Превратности судьбы

И впрямь, вскоре Михаил Павлович спустился в гостиную изыскано одетым, блистая белым кружевом сорочки.

– Мaman, мы решили поехать в коляске. Вряд ли Фро захочет скакать верхом.

– Мишенька, не торопитесь от Лунгиных, – рассеянно попросила Агафоклея Алексеевна. – Хлопот у меня много, девочки будут только под ногами мешаться, – и тут же забыла про сына, поворачиваясь к Настасье, – Поди, отправь Степана к Вавиловым. Пускай сей час же едет. Пусть скажет: скоро приедем. Да пусть там останется, поможет. С людишками-то у них плоховато.

Вавиловы были дальними родственниками покойного Павла Петровича. Давно обедневшие, они жили в своем большом доме в Коломне милостью госпожи Марковой. Агафоклея Алексеевна, памятуя, что муж её всегда был к старикам добр, выкупила заложенный дом и несколько человек челяди для супругов, чьи дети сгинули в водовороте жизни безо всякого следа.

Самсон и Рафаэлла Вавиловы сами не знали, куда подевались их двое сыновей и дочь. Слухов было много, по большей части самых невероятных. Агафоклея Алексеевна склонна была верить тому, что Иван и Игорь, так звали братьев-близнецов Вавиловых, запили горькую и опустились на самое дно общества. А вот куда подевалась Алина? Барышня воспитанная, чинная с хорошим голоском и кругленьким задорным личиком.

Однажды ранним весенним утром она покинула своих родителей, оставив на столе записку всего с одним словом, написанным большими печатными буквами поперек листа. «СКУШНО». Поговаривали, что виной тому заезжий поручик, красавец с черными усами и синими, как омут очами. Ухнула бедная, глупая Алина в их бездонную глыбь – и пропала.

Госпожа Маркова помогла отчаявшимся старикам, но, как женщина практичная, имеющая целую ораву детей, не могла себе позволить содержать еще один дом, в придачу со стариками. О чем она и оповестила супругов со свойственной ей прямотой.

– Самсон, вот тебе закладная на дом, кухарка, горничная и кучер, а уж как дальше жить – решай сам.

Вавиловым ничего не оставалось, как сдавать большую часть дома в наем, поделив просторные горницы перегородками на комнатки поменьше. Вначале, дело было больше смешным, чем полезным. Агафоклее Алексеевне многие тыкали в глаза, что родственники её занялись грязным делом, пороча дворянскую кровь. На что госпожа Маркова отвечала:

– Вы полагаете? А я так думаю: ежели в Москве такое совершить, чай, прибыли поболее будет, чем в Коломне.

Придерживаясь мнения, что «грязных» денег не бывает, а честь дворянскую на хлеб не намажешь, она поддерживала начинания стариков безоговорочно, и вскорости все благополучно утряслось и забылось. Вавиловы потихоньку обзавелись жильцами, испортив всю коммерцию ближайшей гостинице. Особенно оживленно становилось в городе, а стало быть, и у Вавиловых, когда приезжала княгиня Татьяна Юрьевна Бардина. Женщина не старая, рано овдовевшая, она превращала провинциальную жизнь в яркое, светское мероприятие.

Агафоклея Алексеевна справедливо полагала, что родственники найдут место для девочек и неё самой.

Глава 11

Фро встретила восторженный лепет Анеты со странным чувством. Вроде бы, она должна была радоваться предстоящим развлечениям; сперва она тоже весело ойкнула, но ту же взглянула на себя издали, как будто еще одна Фро сидела неподалеку и с застоявшейся желчью в душе поглядывала на ту, другую с презрительным снисхождением. Девушка растерялась и, пожалуй, немного испугалась. Не смотря на охраняемую строго тайну, она кое-что слышала о своем отце, которого и не помнила вовсе. Но мысль, что ей предстоит превратиться в дурочку, в такую, например, как блаженная Ольга, в грязную ладошку которой Фро всегда на Пасху вкладывала золотой, показалась глупой. Она громко рассмеялась, отметая свои страхи и сомнения.

Тетя хочет, чтоб она повеселилась? Прекрасно! Разве не о том мечтает сама Фро?

К Лунгиным Ефроксия собиралась уже почти в таком же восторге, что и Анета. Они перекликались о том, как им будет весело втроем в Коломне, не особо торопясь с туалетом, пока Михаил Павлович не постучал им в дверь и не сказал, что через 5 минут облачится в свой любимый халат и предастся блаженному безделью. Пришлось быстренько надеть розовые с малиновой отделкой платья, почти одинаковые по крою, и быстро бежать к коляске. Мишель, хоть и добр, но слов на ветер не бросает.

Михаил встретил сестер хмурым взглядом, хотя бычился больше по-обязанности. Барышни показались ему юными и прекрасными. Как на таких сердиться?

Анета прижалась розовой щечкой к плечу брата и весело пробормотала сквозь бивший из груди смех:

– Полно, Мишенька, не сердись.

Мишель вздохнул и повернулся к кузине. Слова, готовые выйти наружу, застряли у него в горле. Его как будто пронзило молнией. Темно-синие, почти черные – цвета созревшей смородины очи встретили его взгляд, затягивая и мешая мыслить. Никогда еще Марков так остро не ощущал над собой власть женского очарования. Он суетливо дернулся и нарочито громко рассмеялся, стараясь скрыть сумятицу своих чувств.

– Боюсь, в Коломне у меня не будет времени для развлечений.

– Отчего же?

– Придется охранять вас с дуэльными пистолетами наготове.

– Ой! – у Аннеты округлились глаза от беспокойства.

– Успокойся, Нета, – тонкие пальцы опустились на рукав черного сюртука. – Мишель не имел в виду ничего страшного. Он просто сделал нам комплимент. Верно?

Михаил Павлович нагнулся и приложил губы к прохладной ручке, туда, где заканчивалась кружевная митенка. Сделал это не приличествующее сухо. Припал жарко, со всем, внезапно охватившем его, желанием.

Ефроксия вспыхнула как маков цвет. Теперь она знала о поцелуях намного больше и смогла разобраться в природе свершившегося лобзания.

– Это мало напоминает братский поцелуй, – сказала она тихо, следя глазами за Анетой, которая со свойственной ей шумной подвижностью, устраивалась на сидении экипажа. – Какое милое дитя – наша Анета.

Поразившись справедливости замечания, Михаил подивился своей глупости. Совсем недавно он считал Ефроксию гораздо наивнее и тише Неты, а сейчас убедился, что перед ним не девочка, а вполне взрослая дама. Более того, он ощущал в ней способность противостоять мужскому превосходству, что задевало его гордость. Поэтому ответ его прозвучал несколько грубо.

– Ты ждешь от меня извинений?

– Да, черт возьми! Ведь ты – не перебравший наливки корнет, ты – мой брат. И я в праве требовать от тебя уважения.

–– О-о! Вы ссоритесь! – Анета капризно надула губки, поворачиваясь в их сторону.

–– Нисколько, дорогая, – голос Фро был беспечен, но глаза, устремленные на Мишеля, были холодны и ждали ответа.

– Прости меня. – Сказал Мишель, теперь уже точно зная, что не успокоится, пока не запустит свои пальцы в копну золотистых волос, собранных сейчас в немудреную прическу, и не растреплет их по белым плечам, которые будет покрывать поцелуями еще более горячими, чем тот, из-за которого разгорелся весь сыр-бор.