При казенной бумаге

Арестант пожал плечами.

– - Откуда же мне знать? Я вот уже который месяц и лица человеческого не вижу, кроме надзирателей. Да и у тех больше не лица, а хари.

– - Скучно, небось?

– - Ничего, терпеть можно. Пишу, читаю... А на войне как дела?

– - Да бьют все... Чего больше?

– - А ты бы полегче!
– - опасливо посоветовал веснушчатый.
– - Как бы чего не вышло!..

– - Э, чего там... Видишь, -- все за книжками человек. Кому другому он вреден, а не нам. Нам от книжек -- ни вреда ни пользы.

Однакоже замолчал, по-видимому, не совсем уверенный в правоте своих собственных слов. Но уже не так сторожко держал винтовку и шел вольнее, часто поглядывал по сторонам и даже мурлыкал что-то себе под нос.

В городе шли, как полагалось, -- не тротуаром, а посреди улицы, по избитой и пыльной мостовой. И так как был праздник, то на улицах слонялось много людей, которым некуда было девать свое свободное время. Поэтому все с особым вниманием смотрели на арестанта и его конвой, заворачивали головы в их сторону, проходя мимо, а некоторые даже останавливались и смотрели вслед. Одни покачивали головами или вздыхали, другие смеялись. Таких было даже больше. Только какая-то старушка во вдовьих плерезах и с завернутой в носовой платок просвиркой сунулась было к арестанту с медной монеткой в руке, но веснушчатый легонько отстранил прикладом старушку и безапелляционно выговорил:

– - Нельзя... Не полагается, бабушка!

Толстый господин в котелке, уже выпивший, несмотря на ранний час, крикнул арестанту, должно быть, угадав по наружности характер его преступления:

– - Стыдно-с, молодой человек! Стыдно... В такое время, когда отечество...

И, словно испугавшись чего-то, торопливо свернул в переулок.

– - Ах, шкура!
– - рассердился старший.
– - Туда же с укорами лезет, сытая твоя харя! Наворовался...

– - А ты помолчал бы!
– - все настаивал на своем веснушчатый.
– - Неровно господин офицер...

Прямой путь шел через главную улицу, но солдаты, хотя и утомились от длинной прогулки, все-таки сделали почему-то порядочный крюк и пришли, куда было нужно, менее людными переулками. Остановились перед небольшим особнячком, выкрашенным в веселую голубую краску. Сквозь чисто вымытые оконные стекла просвечивали тюлевые гардины и цветы в майоликовых банках. Казалось, что там, внутри, должно быть так хорошо, уютно и мирно.

Солдаты не знали как войти, и, потоптавшись немного у парадного входа, украшенного большой медной дощечкой, завернули через незапертую калитку во двор.

Во дворе из открытого окна -- уже без гардин и цветочных банок -- выглядывал благообразный вахмистр с проседью и лысиной. Щурясь от солнца и сделав ладонь козырьком, посмотрел на пришедших. И улыбнулся арестанту, как старому знакомому.

– - Пожалуйте, пожалуйте... Заходите! Вот сюда, служивые... Направо, в крылечко.

Из тесных сеней, с кадкой для воды и мочальной шваброй в уголке, попали прямо в канцелярию. Крепко пахло сургучом, бумажной пылью и кислыми щами. За длинным некрашеным столом сидели два писаря и быстро писали, одинаково склонив головы на одну сторону. Третий стучал на машинке. Поодаль поместился младший унтер-офицер и, вынимая из холщового мешочка форменные оловянные пуговицы, старательно пересчитывал их, а потом раскладывал на свободном месте стола одинаковыми кучками.

Старший стукнул винтовкой об пол и достал из-за обшлага препроводительную бумажку, которая порядком измялась за дорогу, но все же не потеряла своего специального казенного вида.

Писаря оставили работу и оглянулись, унтер-офицер как раз досчитал последнюю кучку и ссыпал все пуговицы обратно в мешок.

– - Двести восемьдесят одна... Семи штук не хватает, чтобы им икнулось. Докупать придется!.. Наше вам почтение! Давненько не виделись!

– - Да, с ареста!
– - усмехнулся арестант и вспомнил, как этот самый унтер держал его за руки при обыске.

– - Теперь уже можно прямо сказать, что ваше дело скоро решится!
– - успокоил вахмистр, принимая от конвойного бумажку.
– - Вы присядьте тут, а я доложу.

И на носках, чтобы не так греметь шпорами, вышел за дверь, в комнаты с гардинами и цветами. Арестант сел на длинную скамейку, конвойные помялись и тоже решительно опустились по бокам арестанта. У всех троих ноги сладко заныли от усталости.

– - Как здоровье?
– - справился унтер-офицер.

– - Ничего! спасибо

– - Побледнели вы очень. Или загар сошел, может быть... Здоровье-то беречь надо. Не скучаете? Пуще всего скучать берегитесь. Начальник-то у вас собака большая, но и с ним ужиться можно... На днях для вас целый ворох книг доставили. Мне господин полковник и просмотреть приказали... с вахмистром вместе. Хорошие книги. Которые есть даже с картинками. Не забывают вас.

– - То-то тебе и нагоняй хороший был за эти книги!
– - усмехнулся один из писарей.

– - Действительно... Там в одной книжке карандашными точками секретное письмо было наметано, а я прозевал. Потом полковник сам доискался как-то... Кричал здорово и ногами топал. Теперь вот посадил по хозяйственной части пуговицы считать.

Арестант почесал за ухом.

– - Жаль...

– - Вам жалко, да и мне нехорошо... Хотите папиросочку? Турецкая.

Арестант вспомнил, как на первом допросе товарищ прокурора предлагал ему свою душистую папиросу и заметно был обижен, когда арестант отказался. А сейчас совсем не хотелось обижать разговорчивого унтера.

Закурил с наслаждением, выпуская густые клубы едкого дыма.

Веснушчатый конвойный разочарованно вздохнул:

– - Разрешается, стало быть... курить-то... А мы не давали.

Унтер-офицер посмотрел на него с презрительным сознанием своего служебного превосходства.

– - Вы разве что понимаете? Одно слово -- крупа!

Вернулся вахмистр. И, переходя через канцелярию, все еще сохранял на добродушном старом лице выражение почтительной суровости и неуклонной исполнительности, с каким стоял перед полковником. Кивнул унтер-офицеру:

– - Павлов, тебя!

Павлов положил на край стола только что закуренную папиросу, торопливо одернул мундир и так же, как вахмистр, на самых кончиках носков, направился к двери. Сразу превратился из обыкновенного веселого человека со всеми обычными радостями и горестями в ту немую, инстинктивно-злобную машину, которая присутствовала тогда на обыске. А вахмистр сел, опять распустил лицо в улыбку, пригладил ладонью усы.

Солдаты смотрели на него исподлобья. Что-то казалось им подозрительным в этой чистенькой белой комнате и в этих людях, которые так легко и быстро меняют личину.

– - Как делишки, служитель?
– - заговорил вахмистр.

Веснушчатый учащенно заморгал, а старший приподнялся, сплюнул в уголок и процедил сквозь зубы:

– - Известно, какие наши дела... Одно слово -- солдатская доля.

– - Да, поприжали вас теперь, с войной-то... И то говори спасибо, что в действующую армию не угнали.

– - Тут и дома хлопот много. У людей праздник, а у нас все страда. То туда, то сюда... Из караулов не выходим.

– - Ну, Бог даст, скоро отдохнете!
– - примирительно сказал вахмистр и повернулся к арестанту, который, не спеша, докуривал папиросу.
– - Я так полагаю, что скоро и вам какое-нибудь облегчение выйдет. Очень уж от этой войны народ поумнел. Пустит кое-что насмарку.