При казенной бумаге

Опять запенилось по разрисованным кружкам мутное молодое вино и кроваво алел рядом с кружками нарезанный на ломти арбуз. Арестант приподнял свою кружку, медленно передвинул ее в воздухе по направлению к девушке.

– - За ваше здоровье! Любви вам и счастья!

Чуть вскинулись ресницы, открыв взгляд -- лукавый, но благодарный.

– - Спасибо!

И сама омочила губы в своей кружке, жмурясь от лопающихся пенных пузырьков. Старший солдат крякнул, быстро и сердито запустил зубы в ломоть арбуза. Веснушчатый млел от сытости отдыха, вяло поводил белесыми глазами. Женщин он любил только, когда был в отпуску, -- и то только тех, которые продавались совсем дешево. И при этом старался не вспоминать о жене, плоскогрудой и курносой, на которой женился -- для хозяйства, перед самым призывом.

Старик пропустил сквозь пальцы белую бороду. На усах блестели капельки вина, -- упали, когда старик заговорил, в первый раз еще обращаясь прямо к арестанту:

– - А по облику видно -- не здешний вы. Издалека ли?

– - Издалека. С севера. Отсюда, если ехать по железной дороге, -- так и то больше недели...

– - Стоило такую путину обламывать, чтобы на казенные хлебы попасть!
– - усмехнулся старший.

Старик слегка нахмурился и еще больше стал похож на апостола, любовной строгостью просвещающего верных.

– - Когда человек упал, то подними его, а не смейся. Да еще, может быть, и не упал он, а повыше и крепче нас с тобой стоит. В тюрьме разве одни злодеи? На воле-то их и того больше. Везде люди -- Христовы дети. Ушел пастырь -- и разбрелось стадо. Кто в зелено поле, а кто в бурьян колючий.

Девушка тоже неодобрительно, почти гневно смотрела на старшего, и солдат смутился. Захотел оправдаться, показать себя тоже незлобным и снисходительным к греху.

– - Разве я не понимаю? Да они, -- кивнул в сторону арестанта, -- они и не за злодейство какое-нибудь. На власть пошел, на господ. Вот и взяли!

– - Мне того и знать не надо, за что!
– - раздельно выговорил хозяин.
– - Марьюшка, подлей еще винца прохожим людям. Путь им не близкий. Пусть подравняются.

– - Не довольно ли?
– - опасливо сказал веснушчатый, подставляя свою кружку.
– - Как бы не запоздать нам.

А старший распустил туго стянутый ремень.

– - Чего -- запоздать? Скажем, что в жандармском долго держали. Только и всего.

Еще и еще раз вспенилось в кружках мутное вино. Тонкий мускатный запах шел от почти опорожненного кувшина с запотевшими холодными стенками. Медленно тянули вино, смакуя, и так же медленно говорили, все больше поддаваясь тихому, почти сонному покою. Говорили о войне, о смерти, о забастовках и о многих других скорбях тяжелой и, как бурьян, колючей жизни, но слова звучали как издали, и как издали расплывались и бледнели, задергиваясь туманом, все скорби. Старушка закрыла глаза и молчала, -- должно быть, задремала от сытной еды, от вина и от тихого говора. А девушка все чаще сверкала влажными глазами, и заметно было, что выпитое вино горячит ее и без того горячую кровь, волнует грудь ненасытными и загадочными желаниями.

Она сидела как раз напротив арестанта, разделенная только узким столом. Арестант вяло прислушивался к речам старшего солдата, который говорил, повторяясь и возвращаясь много раз к одному и тому же, о том, что задержали всех выслуживших срок, и о том, пошлют ли их полк на войну. Арестант прислушивался и думал: почему это ему сейчас совсем все равно, чем кончится война, и долго ли еще придется сидеть под замком, и как пойдет дальше то дело, которому он служил. Все казалось слишком ничтожным и мелким сравнительно с тем простым и ясным ощущением здоровой, крепкой жизни, которое переполняло сейчас.

Старший совсем забыл о своей винтовке, веснушчатый тоже отставил в сторону свою и жадно цедил сквозь зубы вино, окончательно отказавшись от мысли об ответственности.

Вот если бы сейчас скользнуть под стол, сбить с ног старика, который загораживает дорогу, и перемахнуть через низенький заборчик, то солдаты, наверное, потеряют след еще скорее, чем это случилось бы там, на болоте. Инстинктивно выплыла эта мысль в приученном к борьбе мозгу, но не зажигала сердца пламенем, оставалась холодной, рассудочной.

Поднял взгляд, чтобы измерить расстояние до забора, и встретился с пристально устремленными глазами девушки. И теперь уже эти глаза не опустились под его взглядом, а как будто хотели проникнуть глубоко, в самую душу.

Девушка спросила тихо, едва шевеля губами:

– - Скучно вам?

– - Скучно? Нет, не скучно. Хорошо, как в раю.

По пухлым губам скользнула улыбка.

– - Не теперь. А... там?

Кивнула головой по направлению к тюрьме.

– - Там не весело. Но все же жить можно. Жить везде можно, если не болит душа.

– - А мне думается, я там на другой же день удавилась бы. Страшно. Ни свету ни воли... И вам тоже, наверное, очень худо. Только вы сознаться не хотите.

– - Почему же так?

– - Гордый вы. Не хотите, чтобы вас жалели. А мне таких и жаль, -- которые не жалуются. Я нищим никогда не подаю: не люблю их... Вино уже все у вас?

Арестант молча подвинул ей свою кружку. Принимая ее, девушка, как будто случайно, положила свои пальцы на его руку, крепко прижала. Ласковую и порывистую нежность ощутил арестант в этом пожатии, похожем на незримый поцелуй. И принял его не как милостыню, а как награду.

– - Спасибо!

Тонкие руки, неожиданно сильные, наклонили кувшин. Вместе с мутной струйкой вина журчали слова:

– - Скорее, скорее выходите на волю. А не то -- молодость уйдет, будет уже не та жизнь. Молодым выходите.

– - Выйду. И с вами встречусь. Хорошо?

Все так же ласково, но с легкой насмешкой посмотрели глаза.

– - Тогда -- не встретитесь. Это теперь только... А тогда -- зачем я вам? Других найдете, получше.

– - А где они? Нет лучше вас.

Сказал так искренно, потому что так именно сейчас и думал. Девушка поняла, что он не лжет, густо покраснела. Но, смущенная, все же нашла под столом его ногу. Опять соединились в прикосновении, быстром и обещающем. Острое, неожиданное наслаждение давала обоим эта близость, рассказывала о том, как хорошо любить.

Дума о побеге уже не возвращалась больше. Нет, нет. Только продлить бы, продлить бесконечно эти новые минуты.

Когда совсем опустел огромный кувшин, веснушчатый очнулся.

– - Да, ведь, пора же!

В самом деле: уже низко склоняется солнце, и порозовевшие лучи ложатся косо, рисуя длинные синие тени. Старик не стал больше удерживать: понял, что мог подвести гостей под ответ.

– - Не обессудьте на угощенье... Чем Бог послал!

– - Премного вам благодарны! Что уж там: и сытно и пьяно.

Молодое вино, когда поднялись с мест, сковало ноги коварной ленью. Веснушчатый даже пошатнулся немного и крепко оперся о винтовку, чтобы сохранить равновесие. Арестант тоже чувствовал, что почти пьян, но не знал, от чего больше: от вина или от близости девушки, которую сейчас любил.

Когда прощались, арестант протянул руку девушке, а та подалась к нему всем своим сильным, прекрасным телом, почти прижалась к его груди своей грудью. И, обдавая горячим дыханьем, шепнула:

– - Выходи... скорее... Увидимся? Да?