При казенной бумаге

Белый домик, праздничная, с красными каемками, скатерть, сомкнувшиеся над узким переулком деревья, -- все позади. Три длинные тени бегут вперед по дороге, ломаются в рытвинах, дрожат на тонких и вытянутых, как телеграфные столбы, ногах. Скоро уже покажется на высоком холме, над рекой, кирпично-красный, тяжелый четырехугольник тюрьмы.

Старушка на прощанье дала еще солдатам пахучую дыню, небольшую, продолговатую, похожую по виду на перезревший огурец. Высокий долго прятал ее то в один карман, то в другой и, наконец, понес просто в руке.

Вино шумело в головах, никак не могли разойтись ноги, ступали неверно и медленно.

– - Ну, угостили!
– - говорил веснушчатый и громко икал.
– - Уж это... вот!

Старший соглашался:

– - Чего лучше! Стало быть, не перевелись еще добрые люди на свете. Старики почтенные... В старину, надо полагать, народ-то и весь получше нашего брата был. Небось, приходи к тебе на хутор, -- не накормишь! Еще и собак спустишь, пожалуй...

Но веснушчатый чувствовал себя сейчас добрым и расточительным.

– - Зачем собак? И я могу по чести... Во Христа верую!

Старший заломил фуражку на затылок, держал в одной руке дыню, в другой -- ружье и запел тоненьким фальцетом:

Крутится-вертится шар голубой,

Крутится-вертится над головой,

Крутится-вертится -- хочет упасть,

Кавалер барышню хочет украсть...

Внизу, в долине, где шли теперь, легла уже густая тень. А на холме горели огненные стены тюрьмы, и, несмотря на расстояние, отчетливо выделялись частые решетки на безобразных окнах. Солдат круто оборвал песню и на ходу повернул голову к арестанту.

– - Попробовали воли... Чай, не хочется теперь... Туда-то?

– - Нет, все равно. Устал я.

– - Ну, а если бы... Если бы отпустили мы вас?

– - Заболтал пустое!
– - выступила у веснушчатого сквозь винные пары прежняя тревога.
– - Как мы можем? Человек сам понимает. Мы и то, если по правилам службы, так большой поступок сделали.

– - Молчи, гнида! Чем пожалеть человека, так ты только о своей шкуре. А много она стоит, твоя шкура? Всю вон мухи засидели... Дисциплинарки боишься? Так, ведь, из дисциплинарки, брат, на войну не посылают. Тебе же лучше.

– - Сейчас я все равно не ушел бы!
– - объяснил арестант, чтобы избежать ссоры.
– - Мы с вами хлеб-соль делили, и сейчас подвести вас было бы с моей стороны нечестно. Я не могу так. Так и запишем, что еще не судьба мне от тюрьмы избавиться.

А в ушах еще стоял прерывистый шепот:

"Выходи... скорее"...

Но уже не звал, не манил так, как там, в палисаднике. И, как там отступала и бледнела вся внешняя жизнь, так теперь, с каждым шагом вперед, она возвращалась властная, сложная, непобедимая. Ну, да. Старик и старуха, похожие на святых, и красавица, оживившая в своем теле паросский мрамор. Но не рай. Даже не радость. Просто -- сон, далекий от души.

И, по мере приближения к огненным стенам, росли прежние страхи и тревоги веснушчатого.

– - Смотри ты... Бумагу не потерял ли?

– - Стой!

Даже арестанту передалась эта тревога. С нетерпеливым ожиданием он смотрел, как старший неуверенно шарит за обшлагом трясущейся рукой.

– - Потерял, дьявол!
– - в тоске вопил веснушчатый.

– - Вот... Кажись, она. Измялась малость. Эта, что ли?

Поднес бумажку к глазам арестанта. Тот прочел в тусклом свете сумерек уже знакомую фразу:

"По прекращении надобности при сем возвращается вам для содержания на прежних основаниях"...

– - Она самая.

Подобрали брошенную впопыхах дыню и пошли дальше. Старший некоторое время молча соображал что-то, потом сказал почти трезвым голосом:

– - Как это вы говорили-то... В каждом, мол, больше бумаги, чем настоящего человека. И опять мы, стало быть, в полном сборе. А то там, было, -- у стариков-то, -- я и винтовку бросил и о препроводительной забыл. Видишь ты... А теперь в сборе. Хоть сейчас на инспекторский!

Веснушчатый предупреждал:

– - Запеть опять не вздумай! Близко уже... Неравно услышат. Спрячь дыню-то...

– - Спрячу, отвяжись!

Спутывали крепкой паутиной пьяная лень и усталость. Таким крутым и длинным казался подъем на холм. И все-таки заметно было, что движения солдат становятся все более правильными и ритмичными, и не колышутся бестолково над их головами жала штыков. Арестант шел, опустив голову и глядя себе под ноги. Скорее чувствовал, чем видел, как обогнули кирпичный завод, через опустошенный огород выбрались на площадку перед самыми тюремными воротами.

– - Так уж по уговору!
– - тревожно шептал веснушчатый.
– - В случае чего -- не выдавайте. В жандармском, мол, задержались долго...

– - Да ладно уж... До свидания теперь.

Перешагивая через порог калитки, арестант оглянулся. С запада поднимались тучи, и вечер был теперь такой же унылый и серый, без света и красок, как та бесконечная вереница дней, которая ждала за кирпичной стеной.

– ---------------------------------------------------

Источник текста: Собрание сочинений, Том III. 1912 г.

Исходник здесь: Фонарь . Иллюстрированный художественно-литературный журнал .