Приевшаяся история

— Доброе утро! Чашечку кофе? — мы находились в равнозначно смешном положении.

На лице гостьи цвела чернильная клякса, как тест-пятно. А у меня не было времени привести себя в подобающий вид. Пусть смотрит. Авось, не ослепнет от моего домашнего вида.

— Может быть, позже. Мне бы к умывальнику! — она немедленно подхватила елейный тон.

— Милости прошу, но это не поможет. Я же предупреждал об элементарных правилах общения. Уведомила бы любым способом. Записочка подойдет. Сыт по горло сюрпризами!

— Забочусь о твоей репутации. Мне-то все равно, что обо мне подумают, без году неделя, выскочка. А ты тут жил и работал много лет.

— Вот именно поэтому необходимо было встретиться на нейтральной территории, — поправил я менторским тоном.

Но нашим беседам суждено было сворачивать в область драмы и страданий.

— Сегодня под утро со страшной силой болел шрам.

— С этим к Помфри. Была бы свежая рана, залечил, а с последствиями сам борюсь погано, — горазды эти психопаты оставлять психосоматические фантомноболезненные отметины.

— Прости за нытье. Боль не первична. Просто сорвалось, я устала терпеть. Я что там написано-то, не знаю. Я искала способ прочитать. Ходила в запретную секцию, но безрезультатно. Кое-что я там просто не поняла, и специфической литературы о рабском клеймении не так много.

— Ой, чего же проще?! Уничтожаешь рабовладельца и радуешься жизни.

В ответ она прищурилась недобро и поискала место, где бы присесть, но, памятуя о предупреждении, поспешила спросить разрешения. А я понял, что и не против. У нас было два часа до завтрака. В это время замок и его обитатели досматривают сны. Я просыпаюсь рано, люблю тишину раннего утра и чистоту его энергий. В абсолютном звенящем информационном вакууме собственная мысль устройнялась волшебным образом. Спешить было некуда. Испытательный процесс шел своим чередом.

С большой долей уверенности могу сказать, что все удавалось. Ни одного безоара с треском зажеванного от судорог мышц жевательной мускулатуры, с хлопьями пены, падающими на пол, и удушливым страхом смерти. Возможность удерживаться в рамках приветливой, безопасной, как безопасная бритва, беседы. Пикировка без единой попытки бросить профилактическую аваду была явным признаком работы состава.

— Ты же понимаешь, что это не будет просто. Не для меня. Я не могу придумать куда обратиться. Состояние похоже на бег по кругу. Как только назревает серьезная проблема, я собираюсь и бегу к тебе. А я, между прочим, угрызениями совести замаялась.

— Хорошо, говори, — я почти сдался. — Чем я могу помочь тебе прямо сейчас? Могу только предложить кофе.

— После, — повторила она монотонно. Это была игра на нервах? Кто первым взорвется? — Прошу тебя, посмотри, как так все получилось. Мне кажется, я плохо помню. Просто хочется вспомнить что-то хорошее из детства. Я ведь нахожусь в ужасном положении. Если давать ход делу, обнародовать обнаруженные тобой скрытые факты, то пострадает много людей. Нам не дадут жить спокойно! — она особо выделила первое слово. — И я, предположим, просто не верю, что это мог сделать отец!

Она разглядывала меня с таким пристрастием, ловя ничтожные эмоции. Не стесняясь смотрела в глаза. Представляю себе, сколько времени она посвятила обдумыванию задачи. Что же делать, когда я сам не знал, как к ней подступиться? А когда я поднес к губам чашечку с ароматным утренним напитком, она сдалась первой. Пусть не говорит, что я не предлагал достойный выход из положения: просто попить кофе и разойтись. Как будто утренний ритуал соблюли.

— Я делала плохие вещи не от дурных наклонностей…

— Я тоже, но если от выбора и можно отказаться, принять другую сторону, попытаться выбраться к свету, то от необратимых последствий такового вылечиться нельзя. Можно только успокоиться. Почему ты не обретаешь покой? Подумай. Потом обратишься ко мне.

— Потому что у меня не память, а протертый до дыр носок! — она вспылила, напомнив внезапно, что ярость ее красит, несмотря на здоровенное пятно на лице. Она становится похожа на атакующую хищную птицу, что совсем неплохо.

Привычка подвергать анализу любое произошедшее событие, любую свою реакцию на то или иное действие, привела к неожиданному выводу. Красота стала меня настораживать, как любого неудачника любовного фронта, испытавшего на себе действие независимости выбора красивого человека. А ее странности, похожие на мои ужимки и черты, вовсе дезориентировали и расслабляли. С ней было просто, как откровенничать с зеркалом, но замечать иногда с восторгом и ужасом, что зеркало взялось перечить.

— Предположим, тебе бы не повезло, как ты говоришь. У меня не было бы способностей, а также убеждения оставались прежними. Твои действия?! — я поступал с ней, как с собой, предлагая анализировать и задать себе парадоксальный вопрос. Просчет вероятностей всегда был осознанной необходимостью.

— Да не знаю! — рявкнула она, сорвав голос, а слова заходили эхом.

Хорошо, что на всем комплексе помещений, включая учебное, наложено заклинание звуконепроницаемости: у меня всю жизнь было слишком много секретов.

— В таком случае опасаться нам нечего. Ваша организация обречена на провал. Когда руководитель не может донести до подчиненных их задачи простыми словами, а занимается коверканием разума, это путь в никуда. Как я понимаю, иного способа убедить тебя действовать в угоду делу не было?

Но мне внезапно расхотелось взламывать ее консервным ножом и тянуть клещами несуществующие откровения. Она пришла и теперь хотела, словно двухлетний ребенок, чтобы я решил ее проблемы. Странный инфантилизм для той, кто, очевидно, привела в ярость человека, не гнушающегося противозаконными поступками. Она могла разобраться сама, просто не хотела. А может быть, и не могла никак… А я не хотел тратить ни секунды лишнего времени. Безопасное безвременье раннего утра заканчивалось. Я резко поднес палец к ее носу, поймав аки дитя малое. Не уступил уговорам, а оставил последнее слово за собой.

Основную массу воспоминаний из детства занимали смех и какие-то несерьезные обиды. Но благость относилась к довольно раннему периоду. Мне часто виделись сад и высокие качели, на которых она воображала, что летит. Качели долгое время заменяли метлу.

Первая метла, простенькая, видавшая виды, но надежная, напоминающая школьные «Чистометы», появилась в ее жизни вместе с первым упоминанием отца. Он пришел в чужую семью, но быстро завоевал доверие. А когда она стала буквально заглядывать в рот такому большому и излучающему власть мужчине, исчезла мать. Она стерлась слишком быстро, скомкано, и это было первой занозой, которую я повременил выдергивать.

Позже ей некогда было скучать. Жизнь превратилась в тренировочный полигон. Дома было хуже, чем в школе. Гнездо не таило в своих стенах ничего особенно злого. Много времени уделялось физической подготовке детей, эмоциональной устойчивости и навыкам боя. Технология обучения была наработана годами. Невольно подметил некоторые особенности обустройства тренировочных помещений. Но перед Хогвартсом стояли иные задачи. И здесь никогда добровольно не приоткроют до такой степени завесу перед Темными искусствами. Даже защита всегда выглядела какой-то куцехвостой, ведь половину реальных опасностей предпочитали замалчивать. На то есть школа авроров, для зрелых душ. Без учета гибкости детской психики.