Приевшаяся история

– Много раз и прежде, у меня иммунитет с самого детства. Разве ты не знаешь, что я удивительный человек? Но тебе, конечно же, нельзя! Мозги размякнут.

– Прости, – он потупился. – Может, в качестве обмена опытом, ты привьешь мне либеральные взгляды, и я тебе кое-что подскажу? Я вырос…

– Обойдусь без сопливых! Сегодня я нападаю!

– Истощишься, упадешь в обморок, предупреждаю: я безжалостно сдам тебя Поппи! – парировал он.

Мы открыли дуэльный класс и скинули на вешалку привычно наброшенные мантии. Мальчишка стоял, сложив руки на груди. Сегодня он вряд ли мог быть сколь-нибудь сосредоточен. Следовало его взбодрить.

– Я стараюсь измениться. Все непросто. Но прежде следует вернуться хотя бы к себе прежнему. Посмотри, я тень собственных былых возможностей. Ты точно сумеешь противостоять мне!

Собственные умиротворяющие речи заставили вспомнить длинную практику вранья у болезненной гибели на краю. Мы вновь встали в чопорную стойку показательной дуэли, но нападал в данном случае я.

На самом деле крестник приятно удивил меня владением самыми сложными щитами, требующими концентрации разума в разы большей, чем иные заклинания нападения. При использовании боевых проклятий больше ценились скорость и скрытность, обманные маневры. Маскировка более сложного и опасного под простое или последовательные каскады. У каждого за жизнь, сопряженную с использованием техники боя, копятся такие наработки. Иногда заклинания произносятся в рифму. Многие любят чреду самых коротких формул.

Моим фирменным изобретением было собственно изобретение или модификация проклятий. Привычка к монотонной работе и повторению экспериментов, позволяла дождаться результата. И со мной драться побаивались по той простой причине, что заклинаний моих не знали, особенно вслух не произнесенных.

И вновь я поймал себя на том, что персик из меня червивый и с гнильцой! Я не мог поддаться ребенку! Концентрировался и вкладывал все резервы, что имелись, для простого силового разрушения щита. Наконец, один из них лопнул на высокой ноте. Пришлось резко кидать хлопок сжатого воздуха, достигший цели быстрее магической подножки.

Драко подскочил, отряхнулся с ледяной улыбкой и воскликнул, как ни в чем не бывало:

– Классно-классно… А глянуть можно будет?

– Нет, не можно, – пришлось напомнить, кто тут и где. У него был урок, которого никто не отменял.

Третий день ознаменовался перетаскиванием тридцатипятифунтового котла с места на место. Тихонечко, чтобы никто не видел, на переменах. И не в классе, а в лаборатории… Но не много ли я на себя беру? Если производить впечатление, то точно не победой. А если на самого себя впечатление производить бараньей упертостью, то не в таком ударном темпе. Все дементоры Азкабана меня не преследовали. И зря, похоже, я примерил на свои плечи шкуры всего зоопарка.

К вечеру разнылась поясница. Пришлось напиться любимого обезболивающего состава и как следует повытягивать позвоночник. Таким меня и застал мой единственный наперсник. Стоящим, согнувшись пополам, и медитирующим на тему вселенской глупости, уткнувшись лбом в колени. Тем временем каждый позвонок медленно отставал от другого, связки вытягивались в районе больного места, и защемление прошло.

Раз уж день шел под знаком физической активности, мы погоняли друг друга вприсядку по дуэльному классу, укрепив прежде стены от рикошета. Кто его знает, чем взбредет в голову воспользоваться в пылу валяния по полу?

Только перед самым прощанием, произошедшим сегодня раньше, чем в предыдущие дни, я вспомнил незаслуженно отодвинутый на задний план вопрос.

– Драко, – пришлось еле заметно напрячься, – твой патронус уцелел? И каков он теперь?

– Хорек! Я все также циничен и самовлюблен! А как твоя лань?

Возникло неприятное впечатление, что мы членами меряемся… притом с моей подачи. И все же не хотелось играть в холодную надменность. Слишком много эмоций было вложено в мальчишку. Ни прежде, ни сейчас желания распыляться не возникало. Что касаемо эмоциональной сферы, мой мозг выдерживает лишь единичные нагрузки. При попытке возлюбить хоть одного лишнего ближнего своего самоуничтожается.

Просить демонстрировать не стал. Драко кивнул понимающе и удалился. И как всегда ведь не скажет, к какой мысли пришел! И круциатус тут не в помощь… Слишком много гордости. Так, определенно, вела себя и моя новая протеже, завоевывающая на моем трупе свой мнимый авторитет.

На совместных трапезах ничего из ряда вон выходящего не случалось. Застольные разговоры не выходили за рамки просьб передать что-нибудь. Наша рассадка повторяла старые времена. А Дамблдор предпочитал сажать меня подальше от неудачников проклятой дисциплины.

В какофонии мыслей слишком большого количества народа плавать было неприятно. Я не пытался проследить ее внутренние монологи. От излишней концентрации трещала голова. Напротив, я предпочитал закрываться окклюментативным щитом, дарующим уединение с собственными мыслями, громкость и контрастность которых увеличивается.

Только так можно было понять, что я слишком большие надежды возлагаю на это скромное мероприятие. Оно точно не было кратчайшим путем к гармонии внутреннего и внешнего.

Накануне вечером по старой привычке ничего не читать и не освежать знания перед самым экзаменом, которых у меня не так и много было по жизни, замененных автоматическим “превосходно”, я решил, что проще всего будет прекратить насильственно поток мысли. Для этого набрал довольно большую ванну расслабляюще-теплой водой и погрузился с головой. Как только вода заполнила неприятно нос, открыл глаза и глянул на тусклый светильник со слабенькой лампочкой накаливания, заключенной в матовое стекло. Позволил рассеянному свету наполнить сознание и отключился минуты на полторы.

Между ровными ударами сердца в ореоле света сконцентрировалось темное пятно, принимающее очертания знакомого лица, которое я никак не собирался представлять. Так врываться, разрушая уединение, было позволено одному человеку. А меня сверлили, едва ли не чернее моих, маленькие глаза, глубоко посаженные. И все лицо имело резковатый рельеф. Не назовешь ее миловидной. Хищная птица. Она протянула узенькую руку. Так интересно: можно было до мельчайших подробностей рассмотреть коротенькие ноготки, не выступающие за ногтевое ложе. Вряд ли я концентрировал ранее свое внимание на ее руках.

– Вставай, – и я вынырнул, делая глубокий, медленный вдох.

Все это мне не нравилось. Мой новый якорь должен быть заключен в субстанцию незыблемую и по возможности обезличенную. Что за дурацкая судьба?

Двери класса распахнулись, впуская меня. Шестой курс Слизерина называл себя детьми войны. Им непомерно доставалось в последний год, что и учебным не назовешь. Находясь в положении значительно более завидном, чем все остальные, они, знаю по себе, а иначе судить не могу, испытывали такие муки совести и ломку характера, что лучше было наказания выдерживать на своей шкуре.