Приевшаяся история

— Вы не собирались спрашивать разрешения? — осведомилась она монотонно. — Я вас прощаю… Мне ведь не дать ответ на многие вопросы, даже если я искренне захочу.

Я присел и с нажимом провел пальцами по ее лбу, вдоль линии роста волос. Но молодая женщина с мутным прошлым старательно отводила глаза.

— Марийка, пожалуйста, и покончим с этим поскорее. Будем считать, что и доверие между нами возникло, и взаимопонимание. Я объясню. Если ваш разум перекроили частичным или обширным стиранием памяти, то я просто найду блок речевого центра, подберу ключ, и все мы продолжим считать, что все в порядке. Вы видели, как горит сухая трава? Этим выжженным местом будет ваша память после обливиэйта, как голая коленка. Доверьтесь нам. Мадам Помфри — надежный друг. Я ей стольким обязан, что и пятью долгами жизни не покроется.

— Хорошо. Надеюсь, там не будет чего-то еще более страшного.

Значит, ей было известно о существовании массы равнозначно уродливых гадостей. Она перестала сопротивляться. А я нырнул, предвкушая, что обоим это вторжение радости не доставит.

Память подобна странному и очень сложному коллажу. Сплошные всплывающие словечки, картинки, то, что условно можно обозначить дверями, узелки и целые цепочки логических связей. Память после чистки выглядит, как библиотечный стеллаж, но в ней ничего не нарушено, просто много свободного места. А память после обливиэйта выглядит именно как лысый череп. Ее «домик» был подобен заросшей паутиной лавке старьевщика: масса каких-то понятий, их обломки и нагромождения. А липкая паутина — верный признак сетей и ловушек для информации.

Я тянул руку к наглухо закрытым дверям, чувствуя, как паутина наматывается, липнет и препятствует движению. Попутно раздавались разные голоса иногда смех, звонкий и чистый, что-то из детства. Становилось трудно дышать и совершать мнимое движение. Но я и не такие раны пальчиком расковыривал. Детский лепет. Недаром даже Повелитель догадывался к концу нашего плодотворного знакомства, что я более сильный менталист.

Жаль, работать мешали в обилии понаставленные еще и физические блоки. Она начала вырываться, вставая дугой и шипя с пеной у рта. Необычно, подобие эпилептического припадка.

— Как удачно, что ты здесь! Что-нибудь твердое ей в рот, чтобы язык не прикусила! — рявкнул я приказным тоном. — Только палочкой не жертвуй — разгрызет.

Немедленно откуда ни возьмись материализовался ковш с длинной деревянной ручкой: наверно, трансфигурировала молча. А мне пришлось сесть верхом, что безусловно только подстегивало интерес глянуть, что там прячут с таким упорством.

Подо мной извивалось тело тридцатидвухлетней обученной боевички. Женщины, которая не свалится в обморок от условно противной, этакой серенькой магии, потому что по-настоящему темных предметов во всем многообразии магической мысли не так уж и много. И меня это не должно трогать… Я ведь знатный схимник! Здорово они придумали. Перед такой пляской святого Витта мало кто не спасует. Двери дернуть и вырвать с треском удалось…

Взгляду представился низкий, но просторный, почти безграничный в темноте зал. Серое рубище на стоящей на коленях женщине выделялось и резало глаз. Я видел его подол, глядя ее глазами. Она еле различала фигуру в темном перед собой. Страха не было. Чувствовалось некоторое притупление эмоций, легкий голод и привкус зелья во рту. По остаточному послевкусию как раз небольшая коррекция воли.

— Я желаю тебе только добра! Ты мне веришь? Я тебя спрячу. Нам всем надо уйти в тень, чтобы набраться сил.

Голос говорящего завораживал. Все живые оболочки, лишенные целостности души, попадают под влияние низковибрационных сущностей, обладающих своими навыками и возможностями. В частности, умением убеждать и говорить самыми сладкими голосами, атакующими сознание. С тех пор, как мою речь начали величать завораживающей, я не раз пугался, что и со мной это случилось. Но я не раскалывал душу. Все свое ношу с собой! Слишком наглядными были последствия такой роковой ошибки.

Голос продолжил:

— Ничего не бойся! Живи, и ты найдешь их. Найди одного, и они все соберутся, сольются, как ртуть. Они будут носить знак… Знак верных…

Перед глазами вспыхнул красно-желтым угольком кончик палочки, сумевший тускло осветить только пару пуговиц и нижний край окладистой темной бороды.

— Но, отец, для чего?! — а вот теперь в голосе слышался страх, и ей было очевидно, что последует дальше.

Комнату огласили истерические крики, захлебнувшиеся в плаче. Боль, которую я вынужден был чувствовать, рвала и странно закручивалась поясом по самому низу живота.

— А так они узнают тебя…

Мой папенька определенно выигрывал в состязании «Отец года»! Просто давал в глаз, и то если вовремя не увернешься.

— Марийка, — я обратился к лежащему на полу сгустку памяти. — Покажи мне, что было дальше. Я не хочу искать.

Я протянул ей руку, и мы отправились дальше. Теперь я видел этого мужчину ясно при ярком свете. Какая подстраховка! Она не совсем четко понимала или неправильно воспринимала то, что произошло в этом подземелье. А мы попали как раз туда, куда и следовало, чтобы не действовать только в угоду себе. Ей как раз вливали экспресс-курс языка. Потому заполненный им стеллаж в виде сундука с пудовой крышкой найти удалось легко. И поддался он быстро. Это был не основной секрет. Изнутри полилась песня на совершенно незнакомом языке, но, судя по заунывным, ритмичным подвываниям, это была колыбельная.

Необходимо отдать должное тому, кто сработал так топорно. Мне удалось не свихнуться, блуждая во мраке. У мастера был свой туз в рукаве. Совсем как у меня. Но на каждое действие найдется противодействие. Сеанс экзорцизма закончился, дергаться она перестала. Ковшик со звоном покатился по полу. Марийка лежала просто с серым лицом, как пеплом припудрилась. Но присутствия духа не теряла. Взгляд был осмысленным.

— Слезь, ты тяжелый, — сказала охрипшим голосом, так же запросто, как я бы с Драко разговаривал.

Слезь! Легко сказать… Я был не выжатым лимоном, я был засушенной лимонной цедрой. К тому же живот до сих пор саднило. А… хм… да, стоял просто мучительно!

Бегло оценив ситуацию с точки зрения профессионала (и я не говорю здесь о здоровых реакциях организма), Поппи аккуратно поддела меня под мышки и стянула к изножью кровати. Она замахала рукой перед лицом, будто мушек отгоняла.

— Ради всего святого, я ничего не видела! Знала бы, на что иду…

— И ведь это еще не все, Поппи, — обрадовал заложницу обстоятельств.

— Марийка, на тебе юбка и блуза? Уточняю на всякий случай.

— Да, — она насторожилась и попыталась присесть.

— Ну, ты нашла! Как я узнаю тебя? Как я узнаю тебя?! — повторил я с нажимом.

Ее глаза из обычных, совсем небольших, превратились в просто огромные. Она потянулась к поясу юбки, но замерла, уставившись недоверчиво. Пришлось оголять левое предплечье. Я сунул ей метку под самый нос.

— Сколько раз еще ты собиралась задавать вопрос по поводу моей метки?

— Простите, господин!