Приглашенная

Томление продолжалось до моего перехода в шестой класс, когда делу помог случай.

Из комнаты во флигеле или, точнее, в пристройке, примыкающей к черному ходу нашего дома, был увезен в больницу старик по прозванию Градоначальник. Считалось, что будто бы он состоял в родстве, а то и приходился младшим братом одному из последних наших губернаторов царской эпохи. То был маленький, болезненно искривленный, но вместе с тем судорожно быстрый человечек, одетый в, казалось, облипший на его теле буроватых тонов «утиль» и всегда при низко напяленном матерчатом картузе с большим прямоугольным козырьком. Позднее за этот картуз его прозвали еще и Маленковым; и мы, мальчишки самого начала 60-х годов, разумеется, толком на ведающие, в чем состояла соль прозвища и кому изначально принадлежала эта фамилия, тем не менее сразу же отыскали ее обидную, уничижительную основу, пронзительно выкрикивая на разные голоса: «Маленькой, маленькой!!»

По неизвестным причинам наши крики приводили Маленкова-Градоначальника в неистовство, и он, притом довольно ловко, гонялся за нами, а настигнув, пытался посильнее ударить ногой, что ему изредка удавалось. Впрочем, при появлении кого-то из взрослых он сразу же оставлял нас в покое и переходил на обычный свой шаг.

Но его увезли. Те же, кто наблюдал за произошедшим, рассказывали, что Маленков еще «рыпался» и лепетал, когда его размещали в фургоне.

Прибывший по вызову участковый опечатал дверь умирающего в больнице жильца, наклеив на замочную скважину особенный бумажный прямоугольник, от которого тянулись две нити, объединенные сургучной лепешкой. Все это, однако ж, не помешало нашим ребятам поздним вечером проникнуть в маленковскую комнату; меня, одиннадцатилетнего, взяли с собой. Щель между наружными покоробленными оконными рамами с легкостью пропускала нож; его лезвие достигло крючка, а гвозди (или, скорее, болты), на которых держались шпингалеты, вылетели вон при первом нажиме. С внутренними рамами также долго не замешкались, только чуть было не наделало шуму стекло, что, разумеется, никого бы не остановило: окно располагалось в тыльной стене флигеля и выходило на высокий, не слишком тщательно установленный дощатый забор, а за ним простиралось незаселенное, поросшее кустарником пространство, где, судя по всему, давно предполагали начать какие-то земляные работы.

Ребята были навеселе и оттого не столько искали денег и ценностей, сколько дурачились: они роняли на пол стаканы и тарелки, перехватывали друг у дружки знаменитый маленковский картуз, примеряя его перед зеркалом, вделанным в шифоньер; а в конце концов разбили и самое зеркало, запустив в него увесистым настольным предметом, который, как я теперь понимаю, служил подставкой для чайника или самовара.

Несомненно, нас могли услышать – и, при желании, увидеть, но кто бы стал вступаться за Маленкова?

Раздражал недостаток света: под потолком горела одна-единственная лампочка без абажура, свечей на двадцать пять, да и она то и дело мигала. Но у старших нашлись карманные фонарики; впрочем, и я захватил с собой бывший в те дни новинкой китайский походный «рефлектор» с цилиндрическим серебристым корпусом.

Подурачась еще немного, старшие принялись обшаривать комнату, причем в толстой книге из числа стоявших на полке сразу же были найдены несколько десятирублевок, а затем и полусотенная. На меня внимания больше не обращали, потому что подобных томов оказалось до нескольких дюжин и обыскать их надо было внимательно, т. к. улежавшиеся в книгах одиночные, а в особенности новые купюры могут и не объявиться, если страницы всего лишь перетрясти.

Предоставленный самому себе, я подобрался к высокой тумбочке / шкафчику со скошенным верхом – то была, вероятно, вышедшая из обихода мебель, называемая конторкой. В среднем ее отделении под лежащими там бумагами отыскался обтянутый черной кожей продолговатый коробок на защелке. Едва я сместил ее, лампочка в комнате вновь и вновь мигнула, а затем и погасла. Это вызвало смех, ругань и небольшую суматоху, покуда кто-то из нас не забрался на стол, чтобы попробовать всадить инвалидку поглубже в патрон, если только она не перегорела вовсе. Затея отчасти удалась. Жалкое устройство еще периодически вспыхивало, но было понятно, что ему приходит конец. Поэтому я, кое-как пристроив на выдвинутом ящике фонарик, занялся своей находкой. В коробке, который не сразу позволил себя приоткрыть, лежала крупная и, очевидно, тяжелая серебряная рюмка с червленой насечкой и тремя золотистыми накладными цветками. Их развернутые на зрителя перламутрово-белые лепестки плавно мерцали. Мое внимание привлекли яркие алмазные крупинки, что составляли центры каждого из цветков. Чем дольше я смотрел на красивую «маленковскую» рюмку, тем сильнее утверждался во мнении, что ее увезенный хозяин не отмыкал коробок с тех пор, как убрал его подальше от посторонних глаз. До меня, в продолжение скольких-то трудно представимых подростку лет, за этой рюмкой не наблюдал никто, и, в отличие от музейного хлама, ее не подсунули Маленкову обманом за день до нашего вторжения.

Уже протянув руку, чтобы поскорее присвоить найденное, я увидел, что прежде замеченное мною мерцание в действительности не исходит от лепестков и вообще никак с ними не связано. Над поверхностью рюмки, полуокружив ее, но отнюдь не прикасаясь, разместилось некое туманно-студенистое сосредоточение/сгущение неопределенной консистенции. Оно словно бы состояло из бесчисленных мелких частиц, напоминая этим участок солнечного луча, когда тот становится видимым благодаря парящим в воздухе пылинкам. Я попробовал было направить на него (?) свой фонарик, но эффект оказался обратным ожидаемому: освещенная туманность переставала быть видимой.Я тщательно прикрыл коробок и вернул его туда, где он был обнаружен, стараясь не потревожить накопленной в нем временной (как мне представлялось) субстанции.

Здесь мы переходим к обсуждению действительной природы феномена времени.

В ходе длительных бесед с персональным куратором «Прометеевского Фонда» мне было разъяснено, что феномен этот никак не может быть описан в виде некоего потока, поскольку природа его – совершенно иная.

Тварное явление времени (не забудем, что «время» есть понятие/существительное собирательное) представляет собой некое подобие многослойной сети или, вернее сказать, пластов упаковочного/обивочного пузырчатого материала, состоящего из непостоянного числа особого рода «подушечек» или, точнее, пузырьков [52] . Эти пузырьки герметичны в отношении друг ко другу, т. е. все то, что заключено в каждом из них, не обладает свойством взаимопроникновения. Временная сеть / «пузырчатая обивка» пребывает неподвижной, а всеобщая для человечества иллюзия «реки» или, опять же, – потока, смещения «струй», по течению которых мы «плывем», «путешествуем», а когда-нибудь научимся «поворачивать назад», «прорываться вперед» и тому под., – иллюзия эта вызвана постоянным процессом изменения количества названных темпоральных капсул (именно такое словосочетание постоянно употреблял персональный куратор). Их число растет. Возникающие всё новые и новые пузырьки располагаются не «по цепочке», а как бы «накрывая», вбирая в себя пузырек предыдущий по принципу русской матрешки; или, что нагляднее, этот процесс отображается принципиальной схемой конструкции «капсула в капсуле». Условной моделью может стать классическая поделка стеклодува-виртуоза: в стеклянной сферической колбе размещается иная такая же, но меньшего размера; в ней – еще меньшая и т. д. При этом, подчеркну, мы лишь допускаем, будто бы работа нашего стеклодува идет от меньшего к большему. Повторимся: «оболочка» каждой из темпоральных капсул непроницаема для своих «обитателей». И если мы представим, что в каждой из составляющих этой пузырчатой системы «мал мала меньше» обитает по мухе, которая лишена возможности не только навестить соседок, но и как следует разглядеть их, так как стенки колбы выдуты из матового стекла, характер нашего бытования во времени сколько-то прибавит для нас в своей удобопонятности.

Это также означает, что темпоральная сеть (или, пожалуй, «колония») увеличивается не «в длину», а, скорее уж, «в толщину». Итак, время не движется «лентой», а «нарастает» с одной стороны, а с другой – «утончается». Т. е. – условно – «сверху» оно «толстеет», но при этом – убывает «снизу». Так происходит потому, что по наступлении смерти пребывание во времени прекращается. Усопший исторгается из временной среды, и его пузырек перестает существовать. Или, точнее, все эти темпоральные капсулы/пузырьки/ячейки, в каждой из которых всякий усопший обитал при жизни, исчезают, сводятся в нечто единое. Оно-то и изымается – вместе со своим содержимым, что бы оно из себя ни представляло, – из состава времени.

Отлично помню, как я, не выдержав, перебил собеседника – и поинтересовался, сколько же таких капсул приходится на долю каждого из нас.

Ответом было: их нарастание приостанавливается сразу же по завершении телесной жизни индивидуума. Но это я уже усвоил и без куратора. Мне желательно было узнать, какова, так сказать, периодичность образования пузырьков.

Далее разговор наш касался следующих подтем, которые я конспектирую в форме вопросов и ответов:

– Как следует исчислять количество темпоральных капсул, приходящихся на данную человеческую жизнь/ особь?

– Это и есть вопрос членения/природы времени.

– Можно ли предположить, что человек постоянно (каждое «мгновение») перемещается в новую капсулу? И какова протяженность этого постулированного «мгновения»? Может ли оно быть каким-то образом измерено?

– Неизвестно, т. к. мы всё еще не знаем, что такое время, «из чего оно состоит». Но, поскольку нам стало понятней, какименно оно функционирует в отношении/«вокруг» человека, наши возможности применить это знание на практике резко возрастают. Великие скульпторы древности не знали химического состава мрамора, – заметил применительно к данному случаю мой куратор. – Но это не помешало им высечь из этого неизвестного им вещества великие произведения искусства [53] .Мне, впрочем, показалось, что он уклонился от ответа.

Итак, по словам куратора, Силы Знания, преодолев косное упорство Сил Природы, разработали методику проникновения (при строго определенных условиях) сквозь оболочку личной темпоральной капсулы – от начальных ее модификаций и до уровня последней из уже сформированных (т. е. по воображаемой линии «от прошлого к настоящему», считая, т. с., «сверху»).

Как следствие этого, обитателю «вскрытой» капсулы предоставляется возможность перемещения в области темпорального пространства («настоящее время/местопребывание») иного индивидуума при данных темпоральных координатах, соответствующих некоей условной позиции наблюдателя, каковая и принимается за точку отсчета в процессе перемещения. Получается, что для перемещенного/освобожденного из узилища индивидуума это иное/«чужое» темпоральное пространство оказывается т. н. «временем будущим» (я вынужден постоянно делать оговорки, закавычивать те или иные привычные, но лишенные содержания понятия/формулы, чтобы облегчить возможному читателю понимание подлинных темпоральных феноменов). При этом «обратный» процесс – а именно проникновение по воображаемой осевой нисходящей (от «настоящего» в «прошлое»), а также по воображаемой восходящей, т. е. в область еще не замкнутой в капсулы темпоральной материи (в «будущее») – оказался невозможным, что связано с неизвестными нам свойствами состава времени.Существуют, однако, и другие ограничения: