Приключения сомнамбулы. Том 2

– Но вернёмся в Россию. В Аргунском ущелье идут ожесточённые бои, полевой командир Рамзан Аллероев сообщил нашему специальному корреспонденту, что пленных контрактников расстреливают на месте… кадр: два солдата падают у куста от автоматной очереди… вызванные на помощь вертолёты по ошибке уничтожили ракетами позиции наших войск, один из вертолётов, возвращавшийся с операции, по свидетельству боевиков сбит ракетой «Стингер». Генерал Аманов, части которого ведут изнурительные бои в горах, не подтвердил, но и не опроверг… Григорий Явлинский возложил ответственность за продолжение кровопролития на коррумпированные круги, интересам которых отвечали преступные реформы…

– Врачи нейрохирургического отделения Покровской больницы, куда после дерзкого нападения на него был доставлен профессор Головчинер, уверяют, что мозг учёного не пострадал. Нашему телеоператору удалось проникнуть в строго охраняемую палату. Высокая кровать с железной спинкой, крупным планом: нос, отёчная скула, жадные полузакрытые глаза, вмонтированные в бинты.

– Краснопресненский суд столицы приступает к рассмотрению иска по защите чести и достоинства… истец, Саул Ефимович Ойсман вскоре вылетает в Таиланд и не сможет присутствовать на процессе, он поручил своему адвокату…

– Подтвердилось, что интеллектуальным программам третьего канала угрожает закрытие, рейтинги канала резко упали после подробных бесед с всемирно известным искусствоведом… некогда популярные рубрики… теряют зрителей… главный продюссер намерен…

– В малом зале филармонии имени Глинки с успехом исполнили премьеру «Осени священной» Десятникова…

– И – новость, которую мне принесли в студию, – глянул в камеру диктор, – указом президента министром юстиции назначен Стороженко Остап Степанович.

– Прессованное белое мясо индейки заканчивается… покупайте фирменный говяжий фарш «Самсон»-«Самсунг»… напоминаем, в фарш и в луковую начинку зраз для повышения потенции добавляется сельдерей…

– Потрохов, зельца теперь днём с огнём не сыскать, – пожаловалась Соснину старушка в потрёпанном пальтеце и стоптанных башмаках, – рынок, талдычат, рынок, а куда дешёвый товар девается?.

Бухтин пускается в объяснения

– Напоминаю, на прямой связи из Мюнхена выдающийся филолог, профессор Бухтин-Гаковский, – вернулся на экран Белогриб, вместе с ним – Ойсман, поводящий головой и пиджачными плечами, как боксёр-тяжеловес перед боем.

– Профессор, земля слухами полнится, вы проводили собственное расследование? – брал с места в карьер Белогриб.

– Увы, в отличие от господина Мухаммедханова, – безуспешное.

– И всё же в интересах объёмности, объективности, которые являются визитной карточкой нашей аналитической программы, было бы интересно вместе с телезрителями просмотреть видеозапись вашего визита в Монтрё, пусть и не пролившего света на таинственный инцидент.

Белогриб хлопнул в ладоши.

В углу большого балкона, у гнутой кованой решётки, в плетёном кресле – Набоков. Фоном – вздутые чешуйчато-сизые крыши Гранд-Отеля, синие, в дымке, зубцы альпийской гряды. Камера приблизилась, взяла крупный план. Полноватый импозантный господин; залысины, гордый профиль.

С Альп потянуло прохладой, Набоков накинул на плечи ворсистый плед.

– Звук пропал почти до конца беседы, не записался, – кисло улыбнулся Бухтин.

Как в немом кино, собеседники минуты две разевают рты, затем, покинув балкон, похаживают вокруг стола, заваленного манускриптами, словарями; на стенах – фото оперных персонажей в костюмах, гриме. Прорезается звук. – Папа всю жизнь мечтал о возвращении в Петербург инкогнито, – грассировал знакомый голос, – но… в компании Манна? Папа терпеть не мог прозу больших идей, даже корнелльским студентам запрещал хвалить манновские романы… это… по-моему, это мистика. Попрощавшись, Дмитрий Владимирович Набоков сел в гоночный огненно-алый «Альфа-Ромео» с открытым верхом, махнул рукою, рванул, растаял.

– По-моему, органы, слившись в коллективное тело, так долго опьянялись преследованиями, что, ввязавшись в эту погоню, сами стали жертвой белой горячки, – предложил свою версию случившегося Бухтин, явно желая при этом уязвить Ойсмана.

– Чья бы корова мычала, – очаровательно осклабился Ойсман, злобно полыхнув дегтярными глазками.

– В нашей программе не принято сталкивать гостей лбами, однако право на свободу мнений, высказываемых обеими сторонами, для нас священно, итак… итак, я повторяю, объективность соблюдена! – Белогриб прервал перепалку, – Валерий Соломонович, позвольте теперь вопросы, как вы выразились, по вашей кафедре, хотелось бы получить что-то вроде филологической экспертизы тех сомнительных, и впрямь, отдающих мистикой аудио-визуальных свидетельств на мутных плёнках, которыми нас так озадачил пытливый Мухаммедханов. В самом деле, если поведение и речь предполагаемого Набокова ещё могут вызвать доверие, ибо совпадают с образом отчуждённого гения, с богатствами его словаря, высокомерием жестов, то Манновские говорения, исключая пространнейшие цитаты из себя-любимого… как объяснить наивность, вялость, чуть ли не бесхребетность?

– Вы сказали – исключая цитаты – и по сути сами ответили на свой вопрос. Мы знаем Набокова-автора, а каков человек… не понять даже из писем и мемуаров, он, замкнутый, презиравший публичность, – тотальный автор, подчинивший авторству и личную жизнь, для него и сон, который он описывал жене за завтраком, оставался черновиком.

Экраны справа и слева расхохотались.

– Я спрашивал о Манне… почему, кстати, он такой многословный?

– Манн полагал обстоятельность условием занимательности. Такую установку, конечно, трудно принять теперь, когда литературную моду диктует «экшн», а бытовую – скоротечная языковая корявость, слэнг, словарь людоедки…

– Попрошу короче, чётче и проще, мы не на научном симпозиуме и не в интеллектуальном клубе, э-э-э, у нас коммерческий канал, мы учимся на печальных ошибках коллег, заигравшихся с кучкой высоколобых зрителей, мы и сейчас, беседуя с вами, следим за рейтингом… по хохотавшим экранам бежала строка: мужчины с нарушениями эрекции, позвоните по телефону…

Камера заинтересовалась фоновым холодным оружием.

Однако Валерка опять разгонялся с мальчишеской своей прытью: Манн – иной, иной, в публичность, как и в художественные тексты, он охотно транслировал собственное величие. Но под конец жизни, в итоговом романе, Манн с самоубийственной и одновременно подкупающей откровенностью смоделировал двойственность своей личности, он ведь расщеплялся надвое, на великого художника, хищно-прозорливого, обладавшего формальной дьявольской изощрённостью, и – чувствительного, восторженно-наивного в своей благонамеренности, недалёкого бюргера, от лица которого велось повествование и над которым сам Манн на страницах «Доктора Фаустуса» добродушно посмеивался; вот и удивления – написал-то сложные интеллектуальные романы один, ехал по Невскому другой… он хотел, переходя из образа в образ…

– Помилуйте, нам сейчас не до тонкостей духовных соблазнов!

– Таким образом… таким образом, хотя раньше, работая над «Романом как тайна», я до этого не додумался, напрашивается вполне правдоподобное и отнюдь не мистическое объяснение мутных плёнок, всех неожиданностей погони за подозрительной машиной по Невскому. Это была просто-напросто погоня за тайной, которая, сколь обманчиво ни приближайся к ней, останется неразгаданной; погоня за тайной, зарядившей и непрестанно подзаряжающей художественную фантазию…

– «Роман как тайна» покорил меня напором идей, – не давал договорить Белогриб, – но вашей фундаментальной монографии, оригинальному методу художественных разысканий и интерпретаций мы намерены посвятить специальную передачу.

– В конце концов, всполохи художественных образов, сны, грёзы и содержат в себе творящую, таинственную энергию, – не мог остановиться Бухтин, – разве словоохотливый Манн своим подробнейшим «Романом одного романа» приблизил нас к раскрытию тайны «Доктора Фаустуса»? Ничуть! Большой Роман принципиально неисчерпаем, в нём – много романов…