Приключения сомнамбулы. Том 2
Шрифт:
Щёлк.
– Мы на Николиной Горе, в подмосковной обители кинорежиссёра с мировым именем… здесь, под стройными вековыми соснами… Прогуливались по тенистой дорожке – высокий спортивный, загорелый Андрон в узких синих джинсах, чёрной, от Армани, майке, и интервьюерша, сменившая вечернее зелёное платье с вырезом на светлый брючный костюм; у неё эффектно блестели локоны.
– С возвращением, Андрон Сергеевич, успешно ли прошли переговоры в Голливуде, достигнуто ли взаимопонимание с гильдией сценаристов?
– Без проблем,
– А первые домашние впечатления? Модно стремительности российских перемен поражаться, считать, что и после недельной отлучки возвращаешься в другую страну!
– Какие-такие перемены? Россия уже тысячу лет не меняется, ещё тысячу лет у нас не будет свободы и демократии.
– Сейчас разве мы не свободны?
– Нет!
– И вы не свободны?
– Я?! Не обо мне речь, у меня имя и деньги есть.
– Неужели мы, безродные и безденежные, обречены?
– Мы в православной стране живём, всё – скопом, колхозом, нам застойный соборный дух дороже, чем дело, нам ничего нового не обещает судьба увидеть.
– Вы успели посмотреть всполошившие киноманов картины Германа, Сокурова?
– Нет, я их не смотрю.
– Отчего же?
– Они для себя снимают, не для зрителей.
– Но ведь кино – искусство?!
– Искусство для искусства на целлулоиде – это авторская блажь, нонсенс. Снимать в рассчёте на кунсткамеру-синема? Но как, где прикажете отыскать продюсера? Кто на красивый ветер готов выбрасывать деньги?
– Чем же становится кино?
– Зрелищем.
– Останутся другие искусства?
– Не останутся, все искусства пожираются зрелищем!
– С помощью телевидения?
– Конечно! Телевидение не убивает, но обесценивает искусство в глазах всё большего числа людей, телевидение вербует всех, кто готов променять серьёзность на бездумность и смех. В искусстве, конечно, остаются художники, гораздые измучивать себя поиском абсолюта, но это реликты.
– Когда смонтируете «Одиссею»?
– Уже смонтировал.
– Как???
– Так! – я быстро монтирую, когда ставлю кадр, сразу и стык обдумываю, а другие тянут, монтируя, больше вырезают, чем сняли.
– На съёмках вам встречались препятствия?
– Забавного свойства. На видовых досъёмках, которые я поручил ассистенту, флотилия Одиссея попала в шторм, и вдруг в тумане, в рёве эпических волн, на древние судёнышки понесся авианесущий крейсер «Варяг», у него буксировочный трос лопнул… плёнка оказалась бракованной…
– Ходят слухи, вы трактуете «Одиссею» как детскую сказку…
– Миф и есть сказка, простые люди – разве не дети? Это Джойс почему-то усложнял и затемнял миф, лишь охмурённые болезненной джойсовской славой бездарные подражатели стыдятся простоты, ясности.
– Скоро ли увидим продолжение чудесной «Курочки Рябы»?
– С божьей помощью через год, если, конечно, не соврут, дадут деньги.
– И кто обещал дать? Это не секрет?
– Кто ещё?! – «Большой Ларёк».
– Вернёмся всё же к шумихе вокруг лент Германа, Сокурова. Высказывалось мнение, что Санкт-Петербургская стилистика более европейская, что Петербург может стать чуть ли не европейским анклавом в безнадёжной азиатской стране с азиатской её столицей, но последовала отповедь со стороны москвичей…
– Какая уж тут ревность Москвы! – усмехнулся Андрон, –
Петербург безнадёжно беден, из его-то помоек и тянет как раз азиатской вонью, а Москва разбогатела, заблистала по-европейски.На травяном стилобате вырастал внушительный белокаменный особняк с ротондой над палладианским портиком; вокруг особняка носился ирландский сеттер.
– Это старинная усадьба?
– Нет, это младший брат, Никита, отстроился.
– Чудесно у вас! А раньше как было, в трудное время, на которое пришлось детство?
– Так же. Там, – показал на деревянную дачу под тёмной крышей, – у открытой двери в пахнувшую масляными красками мастерскую деда я разучивал фортепианные пассажи, дед писал натюрморт – цветы, фрукты…
– Правда ли, что дирижёр Гергиев пригласил вас поставить эпохальную оперу на деньги калифорнийского мецената-миллионера?
– Правда!
– Гонорар, надеюсь, не символический?
– Сыт символами не будешь! – галантно пропустил вопрошавшую с микрофоном в дверь; расселись на широком и глубоком диване с верблюжьим пледом и белой сиренью в высокой напольной вазе у пухлого валика. – Только что наломал, – раздул лепные ноздри, поглощая аромат, Андрон.
– Честно, вам нравится быть знаменитым?
– Кому такое не нравится!
– Разве красиво быть знаменитым?
– Красиво, красиво! Не верьте неудачникам… снова жадно сирень понюхал.
– А вы боитесь смерти?
– Ещё как боюсь! И поэтому пекусь о своей форме, здесь и бассейн есть.
– Спасибо за интересное интервью, удачи и здоровья!
– Вам спасибо, а удача и здоровье и так при мне! И – витамин проглотил, извлёк молоденькую молчаливую блондинку из закадрового угла дивана, обнял за плечи, одарив камеру инплантированной улыбкой.
Слева, покалывая небо игрушечными, словно песчаными, пиками, громоздился Миланский Собор, но Соснин заскользил вправо, к Вероне с античной ареной на закруглённой площади, и ещё правее его понесло, к лагуне с островами; постояв, шагнул к красному торчку колокольни.
Побежали буквы: фестиваль «Большой Ларёк» на Большом Канале», фестиваль – в дни традиционного карнавала; филиальная сеть банкирского дома – заброшена в Адриатику! Ждём вас в Жемчужине Адриатики, вы сможете быстро и выгодно обменять валюту в новом обменном пункте на набережной Неисцелимых, открытие – в первый день карнавала и фестиваля. Все на карнавал и фестиваль… Все на карнавал и фестиваль… Повторные кинопоказы «Судьбы гения», производство «Самсон»-«Самсунг»… Обречённая на успех премьера «Чайки», спонсоры постановки – «Самсон»-«Самсунг», пивоваренная компания «Балтика»…
Прямая трансляция на наши мониторы… Прямая трансляция…
Зазвучал Вивальди.
Показалась темноватая расщелинка между Дворцом Дожей и тюрьмой; крупно – Мост Вздохов, Бродский с Лейном, плывущие на гондоле.
Вернулся в студию Белогриб, сказал, что программа «Совершенно Секретно» ветвится, обрастает приложениями, обилие документов, трогательных личных свидетельств позволяет варьировать формат.