Приключения сомнамбулы. Том 2

– Здесь, в позднеготическом палаццо Джустиниан располагался отель, в нём останавливались Тернер, Верди. А из тех окон, – взмахнул бутылочкой Головчинер, – Марсель Пруст подолгу любовался… и экскурсантки послушно засмотрелись на фантастично приблизившиеся барочные выпуклости Санта-Марии делла Салуте, распластанную Догану, на фоновую затенённую декорацию Джудекки с церковью Реденторе. Вот она, Венеция, до неё, великолепной и близкой, всего шаг, не надо и шага делать, он в ней – Соснин не ощущал экранной преграды, сияющей на манер тонкой плёнки, лишь боялся, что видение внезапно исчезнет, он оступится в чёрную бездонную яму.

– Неужто перед фасадом церкви Реденторе установят-таки дар Церетели, копию «Слезинки ребёнка»? – растерянно проронила крайняя дама в летучем жёлтом балахоне, поправляя бычьи рожки на лбу.

– В России всё может быть, – с тяжким вздохом пошутил Головчинер, тоже поправил рожки, торчавшие из бинтов, а крокодил Гена, повернув к камере добрую зубастую пасть, поднял в лапе плакатик «русские идут». Когда обогнули очередь в биотуалеты, Головчинер собрался было углубиться в славную историю аристократического рода Джустиниан: все наследники рода по мужской линии погибли в битвах или умерли от чумы, оставался младший Джустиниан, он принял монашеский обет, отшельничал на пустынном Лидо, – голос Головчинера задрожал на пределе волнения, но…

– Спасибо, Даниил Бенедиктович, спасибо! – камера бесцеремонно уплыла к Капитанерии дель Порто, взмыла над пушистыми сосенками, которые сторожили болтавшиеся в ленивом прибое лодки, заторопилась к двум смуглым колоннам венецианских святых, связанным рекламной растяжкой; камера свернула с уставленной синими биотуалетами набережной налево, за угол Библиотеки, – вот он, угол, парапетик, входные ступеньки в Библиотеку. На парапетик этот когда-то присел Илья Маркович, чтобы переварить увиденное; камера, зависнув над круговертью Пьяццетты, вспарываемой взлётами голубей, скользнув по карнавальным головным уборам выпивох, музыкантов, уже опять сворачивала перед лоджеттой и красной колокольней налево…

под конец обзорной экскурсии (русские идут)

– В ожидании обещанного заката, – возвестил под ветвистым розовым фонарём рогатый щёголь-телеведущий, – мы посетим «Флориан», этот взлелеянный столетиями приют гениев, где за рюмашкой сиживали Байрон, Хемингуэй, Паунд, Бродский. Ещё недавно, до карнавала с фестивалем, здесь скучали над чашечками кофе японцы и японки, увешанные фотокамерами и мобильными телефонами, теперь, как и повсюду в Венеции, не позволяя забыть о слогане фестиваля, звучит русская речь. Камера нырнула под аркаду Новых Прокураций, презрительно выбросила за рамку кадра соседнее окно – из него нарасхват торговали пиццей – и с трогательной стеснительностью заглянула в витринку старинного изысканного кафе: мемориальные мраморные столики, обитые малиновым шёлком узенькие диванчики, овальные зеркала; другая камера, не теряя времени, заскользила вдоль анфилады миниатюрных зальцев, но что-то камеру задержало, в витринку из-под аркады смотрел… Соснин, вздрогнув, встретился со своим взглядом, словно смотрелся в зеркало, словно сам был внутри кафе, которое приманивало всех и вся вечными легендами декаданса, в каждом веке находившем здесь для себя укромную нишку… и он же, накрытый мягкой тенью аркады, прижавшийся к стеклу, смотрел на себя-другого извне, снаружи, из-под аркады…

– Это экспериментальная модель, – объяснил продавец, – обеспечивает иллюзорный эффект присутствия.

– Руссо, руссо, руссо! – панически дёрнулся и замахал руками официант в безупречном чёрном фраке, ещё за миг до внезапного бедствия с привычной манерностью, казалось, навсегда, вписанный в проём между двумя смежными зальцами, но – поздно! Наглые шумные маски заполнили «Флориан»; на беспорядочно сдвинутых столиках засверкали вытащенные из дорожных сумок бутыли с синей надписью «Гжелка».

Да, после слепяще-солнечной площади потемнело, но совсем близко, в призрачном блеске стёкол, зеркал, силуэты с бычьими рожками чокались, обнимались; юная репортёрша со спутанными волосами наседала на Шемякина, положившего на угол столика тёмно-зелёную наполеоновскую треуголку. – Кому как не вам, тонкому рисовальщику персонажей-масок, сравнить венецианский карнавал с нашим, петербургским… – Венеция, – сама каменный карнавал, повседневный карнавал, – важно рассуждал Шемякин, – тогда как Петербург – суть карнавал воображения, его декорации теснят толпы мифических и литературных героев… – Спасибо, спасибо! – голос телеведущего утонул в гуле, звоне посуды; сбросив маску, Рэм Каплун – пожилой крепыш с негасимыми нефтяными факелочками вместо зрачков, задорно задранной заострённой чёрной бородкой и добродушно-весёлым оскалом опереточного злодея, энергично пробираясь со стопою книг меж сдвинутыми столиками, раздаривал свой бестселлер «Из «Сайгона» – в «Самовар». – Представьтесь, пожалуйста, – микрофон хищно потянулся к столику, уставленному кофейными чашечками, бутылочками «Perrier» и «San Benedetto». Белая удлинённая маска в виде лошадиного черепа, гордо увенчанная бычьими рожками, громко сказала знакомым голосом. – Я академик Филозов, мы с коллегами приятное с полезным в Венеции совмещаем, окружающие красоты помогают нам решать мозговой атакой технические головоломки, которые связаны с необходимостью сохранить обломки исторического наследия под большепролётным покрытием торгово-развлекательного центра «Большого Ларька», когда головоломки решим, сразу в Милан на судьбоносный судебный процесс отправимся, поддержим выдающегося изобретателя, нашего соотечественника, подлинного спасителя Пизанской башни. Приподнял узкий картонный подбородок, сунул под маску стакан с минеральной водой.

– Желаем превратить процесс над плагиаторами в Процесс Века!

– Непременно превратим!

– И – выиграть!

– Выиграем!

Из-под соседнего, машинально кивавшего лошадиного черепа неряшливо росла борода Фаддеевского.

отсвет долгожданного заката на Пьяцце

– А-а-а, наконец-то! Давайте посмотрим как закатное солнце заливает нежным румянцем фасад Святого Марка…

Зажигались розовые фонари.

«…и запируем на просторе»

– Что за девиз у фестиваля? Хорош простор – повсюду теснота адская… и ни к селу, ни к городу Пушкин.

– На мировой простор вырвались, где хотим – пируем.

На сцене, на фоне экрана, по которому плыла гондола с Бродским и Лейном, под расписным плафоном вымучивал приветствие Салзанов. – Здесь, в штабе фестиваля, наши партнёры, спонсоры, деятели искусств… всех рады видеть в гостеприимном дворце Грасси… особо выделю генерального директора пивоваренной компании… прямая трансляция почётна, ответственна… добро пожаловать… желаю всем… после концерта с литературно-художественным монтажом и викториной приглашаем на фейерверк…

– Лейся песня на просторе! – воскликнул конферансье.

Из гущи танцевального ансамбля донских казаков выбежал Тото Кутунья, разогрел зал «Калинкой-малинкой».

Его сменил Киркоров… проводили овацией.

Все я Руси… – запела с экрана, едва гондола с поэтами проплыла, Лайза Минелли, на ней короткое, в обтяжечку, платье с блёстками; то самое, из «Кабаре», – громко зашептались в зале.

– Теперь поприветствуем… – зааплодировал Салзанов.

Запорхали восторженные, но смиренно приглушённые голоса; толпа гостей и участников фестиваля почтительно пропускала медлительного, облачённого в зелёную парчу с золотым шитьём, бородача, он, конвоируемый высокими зеркалами, удалялся в глубину дворцовой анфилады; важно, мерно выстукивал высоким посохом каждый шаг, хитро поводил по сторонам глазками.

– Марат Унгуров заявится?

– Предпочитает дистанционное управление.

– И дел у него помимо карнавальных разводок, надо думать, невпроворот.

– Умоляю вас, провернёт дела с делишками, повсюду свой куш сорвёт! В застарелые дрязги католиков и православных с длинным рублём залез, к последним своим нефтяным и газовым активам, говорят, «Тревожную молодость» прикупает… в глянцевый формат все издания надумал вогнать.

– Кому нужен глянец в бедной стране?

– Богатым.

– И пускающим слюни бедным.

– Не утихают пересуды в кулуарах Грасси о ваших дерзко-откровенных признаниях второму каналу… вы, без пяти минут лауреатка «Букера», не боитесь негативной реакции жюри? Всё-таки риск…

– Ангел мой, я хотела их, бесполых, растормошить! – позванивала льдинками в бокале дряблая чернявая уродица с голой, искривлённой сколиозом, веснущатой спиной, включённая в почётный букеровский шорт-лист, – и учтите, я не привыкла кривить душой, я убеждённая и агрессивная транвеститка, в игру сексуальными контрастами кидаюсь не ради обострения одних лишь чувственных наслаждений. Для меня, презирающей сиропчики дамской прозы, это ещё и игра интеллектуальная, помогающая честно выписывать физиологизмы, измерять истинные глубины как женских, так и мужских падений… в духовных поисках я доверяюсь бешенству тела…