Приключения сомнамбулы. Том 2
Шрифт:
– Надоела сырость, вода повсюду. Домой хочу, в Питер.
– Мне «троечку», по-простецки, – заказал Розенбаум.
– Ура-а-а пивоварам! Ура-а! – до хрипоты докричались благодарные лауреаты, награждённые фирменными анодированными бочечками-пятилитровками.
– Остроумно закручено, по-моему главный приз вручили заслуженно… Вы видели спектакль?
– Нет, надоели римейки.
– Умоляю вас, это не римейк, это – продолжение.
– Не велика разница. Нет свежих идей, вот и подцепляются к классику, авось отбуксирует к желанным аплодисментам.
– Отбуксировал! Первородная «Чайка» провалилась, эта – идёт с аншлагом.
– Началось действительно
– Чехов обожал водевили!
– Пошло и пусто получилось, пошло и пусто.
– Зачем вообще столько Чехова привезли? Включишь утюг, а оттуда…
– Любимый автор объединённой Европы! Вынь да подай!
– Умоляю вас, не любимый, – модный!
– Ха-ха, доктора в моде – доктор Чехов, доктор Фрейд, доктор Живаго…
– Европейцы, тем паче объединённые стандартом своей скучненькой жизни, хоть что-то в Чехове способны понять?
– А мы что, понимаем?
– Думаем, что понимаем! Всё до дыр зачитано, играно-переиграно, режиссёры без устали упражняются.
В антракте литературно-художественного монтажа Ика и Иза провели литературную викторину.
– Чьёй сестрой является краткость? – Иза, затянутая узким бело-красно-синим платьем, азартно выкрикивала вопрос, адрес для ответов соотечественников по интернету. Манила призами – путёвками на будущий карнавал, кассетами с «Судьбой гения». Не пора ли прервать этот растянутый сеанс, пойти куда-нибудь. Да что там пойти – сбежать бы из царства телетеней! Не хватало какого-то толчка, чтобы покинуть утомительные мелькания, собраться с мыслями? Что за напасть свалилась на него, где он сейчас, именно сейчас? Стоял, околдованный. И куда, зачем ему идти ли, бежать? Никуда не спешил, у него не было никакой ближней цели, а экран привораживал, как очаг. Вспомнилась эвакуация, окраина фабричного посёлка, долгие вечера с метельным завыванием ветра, когда жадно вперялся в занимавшийся трескучий огонь печурки, которую, щепя лучинки, разжигал дед. Огонь разгорался ярче, ярче, смотрел в открытую железную дверцу, не в силах отвести глаз.
– Господин Салзанов, господин Салзанов! – кинулись репортёры, – можно ли верить слухам относительно предкризисного состояния…
– Вас на праздник привезли, господа, веселитесь, отдыхайте культурно, – ускользал в VIP-салон Салзанов.
– Какая часть тела отделилась от майора… – вступала Ика, облачённая в красно-синее, с белыми воланами, платье-тунику, – и по главному проспекту какого города прогуливался… да-да, вам надо назвать и проспект, и город. Подскажу: город при царизме был имперской столицей, теперь прозябает… Ответы можно присылать не только по интернету, номер пейджера для русских венецианцев…
– Внимание, третий вопрос, – похлопывала в ладошки Иза, приоткрыв карминный рот, – какой сорт пенного напитка следовало бы дополнительно выпустить пивоваренной компании, чтобы докончить знаменитую фразу-пароль из «Пиковой дамы»? Думаем, господа, думаем, приз – кассета с лентой о трагической судьбе русского фавна, итак, – тройка, семёрка… итак, кто хочет ответить…
– Я-то хочу экономического подъёма, хочу, – отвечал Эккеру со злорадной ухмылкой Мухаммедханов, – вопрос в том, захочет ли кормиться посулами очередного чуда озлоблённый обнищавший народ. Дураков нет, органичное для традиций коллективизма плановое хозяйство разрушено, в либеральную экономику только идеалисты-фанатики вроде вас способны поверить. Вы, Матвей Геннадиевич, и протестантскую этику вдобавок к «Макдональсам» и вороватым гарвардским консультантам вознамерились импортировать? Последствия авантюрного
курса ещё расхлёбывать и расхлёбывать.– Нам, православным, не нюхавшим протестантской этики, экономический либерализм заказан.
– Как же японцы, тайцы? Они – протестанты?
– Но и не православные!
– Разрушено плановое хозяйство, безусловно, обнищал общинный наш народ, факт, и расхлёбывать импорт будем, тоже факт непреложный, однако после констатаций не грех спросить: cui bono? А выгодно это – в мировом масштабе – глобальной стабилизации; подошёл яйцеголовый расфуфыренный Арганов.
И Губерман в демонстративно-небрежной светлой куртяшке с расстёгнутой молнией услышал звон, выпрыгивая из зеркала, охотно откликнулся. – Как просто отнять у народа свободу: её надо просто доверить народу! Мухаммедханов с Эккером зло посматривали на балагура.
Дискуссию смягчил официант, разливавший на столике-каталке из фигурной испанской бутылки Херес.
Однако Губерман не удержался от последнего слова. – Не стесняйся, пьяница, носа своего, он ведь с нашим знаменем цвета одного.
– Cui bono, cui bono? – пробормотал Ванецкий и потребовал водки.
Мандолина, гитара и бас… аплодисменты.
– Секс на батуте? Забавно, хотя смахивает на аттракцион.
– Так ли, иначе, все сейчас из попсы черпают. В хиреющую образность пора вливать свежую кровь.
– Да, восстание масс и у нас победило, заказало громкую и быструю музыку.
– Под сурдинку и свободу слова прикончили! После гастролей исскусствоведа с мировым именем и разгрома третьего канала…
– Умоляю вас, провокатор он, а не искусствовед, засланный провокатор… заслали, чтобы опрокинул на нас ушат интеллектуальных помоев.
– Провокация удалась! Третий канал и все его записные смельчаки воды набрали во рты.
– Ха-ха, это не вода, кляпы!
Кто любит – тот любим, кто светел – тот и свят, – с небесной мелодичностью внушал из динамика Гребенщиков.
А вот и монтажная находка либретто! – вот и он сам, Гребенщиков собственной персоной, в тёмных очках, живёхонький, располневший, златовласый, с косичкою на затылке; поклонился и тронул струны: полковник Васин приехал на фронт со своей молодой женой… по новым данным разведки мы воевали сами с собой, сами с собой… а земля лежит в ржавчине, церкви смешались с золой… а кругом горят факелы, люди, стрелявшие в наших отцов, строят планы на наших детей… смешались с золой, смешались с золой… нам некуда больше бежать, нам пора вернуться домой…
Гребенщикова сменил массивно-импозантный, с приклеенной причёской, Кобзон – не расста-а-а-нусь с комсомолом, буду вечно молодым…
Выплыва-а-а-ют расписные-е… – неслось из открытых окон; до чего же громко пели на вапоретто…
И колыхалось круговое столпотворение в углу залы; хлопки, как выстрелы, руки, характерно взлетающие из-за голов под крики «асса», «асса»!
– Что, что там?
– Питерский академик перепил, пошёл в лезгинке.
– Что наша жизнь? – голос Ики срывался, – ответьте, – что наша жизнь? Кто рискнёт ответить?
– Ну так как?
– Бесспорно, постмодернизм мёртв!
Фарфоровая японочка в болотном кимоно с драконами обносила суши-сашими на крошечных рифлёных тарелочках; за ней следовала арийская блондинка со стопкой тонких, из рисовой бумаги, салфеток и сосновыми палочками в прозрачных конвертиках.
– Заключительный вопрос, заключительный вопрос, – косясь на часики, торопливо кричала Иза и рубила воздух узкой ладошкой, – вспомните номер палаты, вынесенный в название чеховского рассказа… Ну-ка, любители «Портера»…