Приключения сомнамбулы. Том 2

– Сюжетосложение драмы в известном смысле сродни политологии, ибо сводится, если как на духу, к конструированию угроз, – разоткровенничался неприметный лысоватый новатор в потёрто-рыжей кожаной курточке, – однако ружьё, повешенное в первом акте на стену, сегодня уже не выстреливает в финале, сегодня драматург добивается успеха, обманывая ожидания зрителей.

– Ваше любимое блюдо?

– Зразы с душком, – шутил новатор, поблескивая умными глазками.

Над террасой парила чайка… Качнулись тяжёлые складки, половинки занавеса сомкнулись, скомкав птицу, и опять разошлись, разорвали крылья.

вторую картину сменила третья

Громкий хлопок; все вздрагивают.

Аркадина испуганно: что такое?

Дорн: ничего. Это, должно быть, в моей походной аптечке что-нибудь лопнуло. Не беспокойтесь. Уходит в правую дверь, через полминуты возвращается. Так и есть. Лопнула склянка с эфиром.

Аркадина, садясь за стол: фуй, я испугалась. Это мне напомнило, как… даже в глазах потемнело…

Дорн берёт Тригорина за талию и отводит к рампе, вполголоса: уведите отсюда куда-нибудь Ирину Николаевну. Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился.

Тригорин истошным голосом: а-а-а-а!!! Нет! Не-е-е-ет!

«Скандалы Недели» (прямое включение! прямое включение! прямое включение!)

– Новость из завтрашних газет! Новость из завтрашних газет! – задыхаясь, едва добежав до кресла, закричал краснощёкий плут с выпрыгнувшими из орбит глазёнками, – банкротство «Самсон»-«Самсунг» неизбежно! По сведениям из Венеции, где собралась в дни карнавала политико-экономическая и художественная элита России, банкротство повлияет на устойчивость всего «Большого Ларька», ибо понижение индекса… чревато экономическим спадом! Страна сползает в глубокий системный кризис! Угрожают всеобщей забастовкой шахтёры, посланцы угледобывающих регионов, прибывшие в столицу, предъявили правительству ультиматум. Начался обвал национальной валюты! У обменных пунктов Венеции выстраиваются очереди! Самая длинная очередь, как сообщил нам только что по спутниковому телефону перед срочным отъездом в аэропорт известный экономический аналитик Матвей Геннадиевич Эккер, у крупнейшего, торжественно открытого накануне обменного пункта на набережной Неисцелимых…

чем закончилось выступление Даниила Бенедиктовича Головчинера на Лидо

Холл отеля: матовые стёкла и бронзовые накладки медлительной лифтовой кабины… в мягких креслах – Айман, Айль, Лейн, Каплун со стопой нераздаренных мемуаров, Ванецкий… Лейн порывался продекламировать раскатистые стихи, но над маленьким антикварным столиком с микрофоном сутуло возвысился Головчинер, низко поклонился «Большому Ларьку»; крупный тяжёлый нос клонил к бумагам забинтованную голову, покатые плечи.

Попробуете – полюбите, сыр с вином, сыр с вином! – вкатилась соблазнительная тележка. Утончённость, с горчинкой: французский President и белое, прозрачное, как слеза лозы, каталонское Sol. Утончённость, с ореховым привкусом: французский Comte Selection и чилийское Santa Digna… попробуете…

И ещё одна буфетная тележка выкатилась из лифта. – Эбойонэ, збойонэ… попробуете – полюбите… сегодня уже жирный четверг, скоро великий пост, – попробуйте…

Лейн потянулся к блюду с похожими на пончики золотистыми шариками, за ним Ванецкий… взяли по шарику.

– Поначалу мы хотели собраться непосредственно на Сан-Микеле, у третьей русской могилы, символике которой, мы, собственно, и посвятили книгу, однако там сегодня пройдут очередные захоронения, мы сочли более удобным… – поправил повязку, потрогал указательным пальцем ямку на подбородке, – осмелюсь допустить, что именно на этом белёсом песчаном острове, окончательно ещё не осквернённом, к счастью, курортною мишурой, в этих стенах, где навсегда поселились великие тени прошлого, нам, удачливым современникам Бродского, восхищённым свидетелям его верности божественному призванию, – ни под прессом подлых гонений, ни на вершине славы он не выпускал из рук лиру – пристало говорить о высоком. Художник, в том числе и художник, исследующий творчество другого художника, – инструмент открытия того, что уже есть в затемнённых тайниках мира, но почему-то и пока что, до внезапного явления на свет, скрыто. Итак, я приглашаю вас присмотреться к работе Бога, – сухая, надтреснутая речь Головчинера не могла спрятать нарастающего волнения: с привычной своей щепетильной неспешностью Даниил Бенедиктович подкрадывался к жгучим идеям, лишавшим его покоя.

– Крем с ромом? – раскусив шарик, распознавая начинку, мечтательно прошептал в микрофон Ванецкий и повторил уверенно, – заварной крем с ромом!

– Три петербуржца, три бунтаря, изменивших направление и скорость художественных процессов, три изгнанника, которые нашли здесь свой последний приют… добавлю для непосвящённых, но не безразличных к символике: именно в этом отеле скончался один из них, великий новатор и реформатор, великий антрепренёр. Да, вдохновителя «Русских сезонов» вынесли в эти двери, – Головчинер повернулся к высоким белым дверям, склонил забинтованную голову.

Лифтёр в тёмнозелёной ливрее с бычьей маской, болтавшейся на тесёмке, и подаренным Рэмом Каплуном мемуаром в руке, ни слова не понимая, благоговейно внимал… Тем временем Головчинер с церемонными поклонами благодарил Петра Айля за виртуозное гастрономическое сопровождение, Людмилу Штерн, обратившую внимание на то, что носки Бродского… Соломона Волкова за музыковедческий, Бориса Парамонова за философический фон…

Когда Головчинер, порассуждав о вещих сближениях, повернул от крещендо православного отпевания к скупому протестантскому обряду захоронения, к символичной топографии участка, где приткнулась – волею Судьбы и частных судеб – «третья могила», мрачная мания Даниила Бенедиктовича вконец утомила; громко перешёптывавшиеся слушатели решились перевести дух.

Распахнули двери на историческую, помнившую фон Ашенбаха с Висконти, террасу, Гриша Козаковский ловко опередил Лейна, благо тот, напробовавшись шариков с кремом и ромом, увлёкся каталонским вином с Comte Selection, и властно, но проникновенно открыл художественную часть:

Ржавый румынский танкер, барахтающийся в лазури,Как стоптанный полуботинок,Который, вздохнув, разули.…………………………………………………………………………………

На цыпочках прокрался Эккер, зашептал на ухо Ванецкому.

Расслабленно жевавший Ванецкий, вскочил, вспотев, округлив глаза.

И мигом затрезонили мобильные телефоны в карманах, портфелях.

У Гриши Козаковского, который чутко вздрогнул, но не прекращал художественного чтения, сел голос.

Не сговариваясь, побежали на светившийся «exit» вон из отеля; на бегу Ванецкий бросил бычью маску с рожками в урну.

Головчинер обиженно поджал губы, одиноко собирал бумаги.

что происходит?

В стеклянные двери, толкаясь, вбегали люди.

У прилавков – свалка. В сетчатые корзины панически бросали колбасы, ветчинные окорока, коробки с фаршем… опустели холодильные ванны, толпа ворвалась в подсобные помещения… Красная, оранжевая каски успели схватить яркие кульки с замороженными пельменями… в стеклянных трубах, подвешенных к стеклянному небу, замедлялось движение луковой начинки для знаменитых зраз… спазм, ещё… серо-розовая масса еле ползла, застыла.

Шнек, покрутившись вхолостую, остановился.