Приключения сомнамбулы. Том 2
Шрифт:
Под шквальные аплодисменты на сцену вынесли тёмно-синий, с налётом седины коленкоровый чемоданчик, поставили на столик красного дерева с гнутыми ножками; по ступенькам легко взбежал престарелый консультант в джинсовой курточке, нагруженный кипой любимых пластинок в затрёпанных цветастых конвертах; не в силах сдержать чувств, пока ставил, мурлыкал: в парке старинном… белое платье мелькнуло…и вот уже всех понесла и закружила мелодия, далёкий надтреснутый голосок выпевал женечкин вальс…
– Мы не только послушаем старые вальсы, фокстроты, танго, но и посмотрим! – усач вызывал на сцену танцевальные пары, консультант брался за головку на металлически-блестевшей
Консультант тем временем не переставал мурлыкать отжившие шлягеры, на показ выдвигал уголком из бока коленкорового чемоданчика коробок с иголками, напоминал как надо менять иголку. Затем, отринув услуги танцоров, сам страстно ввинчивался в глубоком приседе подошвой в сцену и вертел, вертел тощим задом, потом, полусогнувшись, озорно засверкав глазками, трясся, будто в трансе, с гнилой улыбочкой – изображал запретные твист, шейк… Сальные волосёнки слиплись, ногу свело…
Сорвал овацию.
Кланялся.
Возвращается, волоча за руку Заречную. При свете узнаёт её, взмахивает рукой с револьвером.
Заречная кладёт ему голову на грудь и испуганно всхлипывает, косясь на револьвер. Сцена постепенно наполняется светом.
Треплев растроганно: это вы… вы… Я точно предчувствовал, весь день душа томилась ужасно. Снимает с неё шляпу, тальму, шарфик. Заречная покорно стоит. О, моя добрая, моя ненаглядная! Не будем плакать, не будем. Вытирает слёзы с её лица.
Заречная: здесь есть кто-то?
Треплев: никого.
Заречная: заприте дверь, а то…
Треплев: никто не войдёт.
Заречная, настойчиво: я знаю, Ирина Николаевна здесь. Заприте двери.
…я зову вас, целую землю, по которой вы ходили; куда бы я ни смотрел, всюду мне представляется ваше лицо, эта ласковая улыбка, которая светила мне в лучшие годы моей жизни…
Заречная, растерянно: зачем он так говорит, зачем он так говорит?
Треплев: я одинок, не согрет ничьей привязанностью, мне холодно, как в подземелье, и, чтобы я ни писал, всё это сухо, чёрство, мрачно, останьтесь здесь, умоляю вас, или позвольте мне уехать с вами.
Заречная в панике быстро надевает шляпу и тальму, причём шарфик соскальзывает на пол.
Треплев: зачем, зачем? Бога ради… В голосе угроза, поднимает руку с револьвером; Щёлк.
– И как складывалась ваша жизнь, когда вы, исполнив патриотический долг, покинули невидимый фронт? Столько вместило прошлое! Едва припоминается мне известная аналогия между человеческим мозгом и телевизором, между человеческим сознанием и многоканальным телевизионным потоком, как я, отравленный эфиром, силюсь вообразить фантастическое богатство героических картин, которые проносятся перед вашим мысленным взором…
Веняков откашливался.
– Вас после французских операций готовили, как я слышал, к устранению иуды-Троцкого, однако в последний момент ответственное задание перепоручили вашему испанскому другу…
Веняков откашливался.
– Мне рассказывали, что вы, обречённый этическим долгом на бессловесность, сумели преуспеть в разных сферах, как бегун-марафонец
побеждали в пробегах…Веняков по-прежнему кашлял.
И вдруг исчез вместе с Белогрибом.
– Если хочешь быть здоров, закаляйся, – провозгласил голосом Венякова мускулистый дядька в красно-сине-белых плавках, – позабыв про докторов, водой холо-о-дной облива-а-а-йся… пробежала строка: фитнес-программа клуба «Устои»… телефон… факс…
Веняков, не перестававший кашлять, и Белогриб благополучно вернулись.
– Я наслышан о вашем педагогическом опыте, о помощи спортсменам-олимпийцам, о несправедливом, на мой взгляд, преступном, к вам отношении в смутные годы хрущёвского волюнтаризма, когда вас и других героев невидимого фронта, перед подвигами которых теперь склоняет головы благодарный народ, попытались вычеркнуть из истории. Мне также известно, что и сейчас, находясь на заслуженном отдыхе, вы, тонкий знаток французских вин и деликатесов, ведёте факультативный курс в Академии Внешней Разведки для нелегалов-метрдъотелей, нелегалов-поваров, нелегалов-барменов, нелегалов-сомелье… готовите достойную смену…
Закалка не помогала?
Венякова душил кашель.
Заречная, глубоко вздохнув, поставленным, актёрским голосом: зачем вы говорите, что целовали землю, по которой я ходила? Меня надо убить… Картинно склоняется к столу. Я так утомилась! Отдохнуть бы… отдохнуть! Я – чайка. Не то. Я – актриса. Ну да! Услышав смех Аркадиной и Тригорина, бежит к левой двери и смотрит в замочную скважину. Он здесь! Возвращаясь к Треплеву. Ну да… Я стала мелочною, ничтожною, играла бессмысленно. Я не знала, что делать с руками, не умела стоять на сцене, не владела голосом. Вы не понимаете этого состояния, когда чувствуешь, что играешь ужасно. Я – чайка. Нет, не то… помните, вы подстрелили чайку? Показывает на чучело. Случайно пришёл человек, увидел и от нечего делать погубил. Сюжет для небольшого рассказа. Торжественно, голос звенит: я теперь знаю, понимаю, Костя, что в нашем деле – всё равно, играем мы на сцене или пишем – главное не слава, не блеск, не то, о чём я мечтала, а уменье терпеть.
Приближается, мягко отводит его руку с револьвером, понижает голос.
Заречная: когда увидите Тригорина, то не говорите ему ничего… Я люблю его. Я люблю его даже сильнее, чем прежде… Сюжет для небольшого рассказа… Люблю, люблю, страстно, до отчаяния люблю.
Опомнившись, в ужасе смотрит на Треплева. Его лицо искажено ненавистью, револьвер вновь поднят.
Заречная, с испуганной улыбкой: хорошо было прежде, Костя! Помните? Какая ясная, тёплая, радостная, чистая жизнь, какие чувства – чувства, похожие на нежные, изящные цветы… Помните?
Да, ум за разум! Стоит ли всё это смотреть дальше? Да и что – это? И кто, собственно, на сцене теперь? Соснин в растерянности. – Кто? Дорн, Тригорин, Аркадина? Усталые от десятилетий провалов и успехов, выдохшиеся создания грустного классика, понуждённые новым временем разыгрывать симулякр? Играя, и сами они, все вместе, перерождаются, навязанными им репликами превращаются в безличностный симулякр?
Треплев в такт кивает, глаза полузакрыты, рука с револьвером безвольно повисает, Заречная медленно отступает к стеклянной двери и убегает.