Приключения сомнамбулы. Том 2

– Чудесно! Там пятизвёздные отельчики с бассейнами и соляриями, выходить не хотелось… тем более, что море штормило.

– Впервые в Греции?

– Нет, сопровождала Алиску на презентацию фетровых шляп в Салониках.

– И всё-таки, что повидали на Крите?

– На что смотреть? Туристические городки с лавочками, такие же в Испании, Португалии.

– Остались руины Кносского дворца, лабиринта, где обитало чудовище.

– Да, какие-то глыбы.

– И есть горный кряж с седловиной, слетая с него, испытывал крылья Дедал.

– Сами-то когда бывали на Крите? Правда, там варят отлично кофе?

– Я не бывал там… нигде не бывал.

– Зато вы в Крым ездили, на Пицунду. Поверьте, завидую белой завистью, мне тоже хотелось бы ничегошеньки не бояться, заплывать далеко-далеко в море и смотреть на снежные горы! А звёздной ночью купаться голышом, сидеть с банками пахучего вина у костра, на гальке. Скажите, это в самом деле не сказка, что ночь опускалась, снег на вершинах гор оставался от лучей тонувшего солнца розовым?

– Сказка-быль! Слетайте, увидите.

– Вам объясняли, что не слетать, война.

Война на Пицунде, с кем? – в который раз проглотил вопрос, промолчал, чтобы не нарываться на раздосадованно-удивлённый взгляд, – славное местечко для разворота военных действий! Танковая позиция у «Золотого Руна», вражеский десант на Лидзавском пляже… окопы в роще… А иноземная солдатня, захватившая бар «1300» в разгар веселья?! И вовсе ему было не понять, чего Света с сестрицей сейчас боятся? Им-то, юным и прелестным, кто и что угрожает?

– И как вам не завидовать? – так много знаете. Илья Сергеевич, кем был Дедал? Я слышала другое имя.

– Дедал изобрёл лабиринт и крылья, он был первым на земле зодчим, художником-созидателем, который себя художником осознавал, а сын его, Икар, недалёкий, порывистый юноша, неудачно опробовал отцовские крылья и плюхнулся в море; такой вот конфуз, но его имя, не в пример отцовскому, широко известно, его считают героем, первым решившимся на штурм неба, хотя в момент падения Икара в морскую пучину никто и бровью не повёл.

– Откуда известно про общее равнодушие?

– Если верить Брейгелевской картине, ни пахарь, ни пастух, ни рыбак не обратили внимания на падение героя, рыбак-то мог бы вполне помочь.

– Почему герой свалился с неба?

– Загадка! Мифологический герой солярного происхождения, рождённый солнечным светом, он назначен был доброй новизной преобразовывать мироздание, полетел навстречу солнцу и…

– И что?

– Солнце воск растопило.

– А из чего были крылья?

– Из глины, воска, перьев.

Теперь Света недоверчиво посмотрела на Соснина, замолчала, наверное, подумала, что её дурачат.

В подвесных сетчатых вольерах порхали колибри и попугайчики.

Морской бриз, ароматы субтропиков, благодать.

– Благодать! – повторил вслух, глубоко вдохнув и разведя руки, словно готовясь обнять этот прекрасный мир, словно готовясь к радостному полёту, Эккер.

– Просрали Россию!

Профессорша – руки в карманчиках синего университетского пиджачка – снисходительно улыбнулась. – Господа евразийцы сожалеют о вынужденном отдыхе от мессианства и жертвенности? – её интеллектуальное обаяние было неотразимым.

Однако мог ли возмущённый разум, вскипая, ощутить комариный укус иронии?

– Идеи глобализации – оружие новейшей бездуховной экспансии! Роханов-Ужинов не услышал тонкого голоска профессорши. Важно прохаживался под руку с Гульяновым и замер, чтобы повторно, громко настоять на своём под одобрительный кивок спутника. – Просрали тысячелетнюю Россию! В каганат превратили! Добавил с потухшим взором. – Лучшие мозги утекают, за углом посадка на автобус «Вологда – Франкфурт», так билеты на месяц вперёд распроданы, позор; и, выпрашивая сочувствие, на народного артиста глянул, тот кивнул – надорванное сердце Роханова-Ужинова подлечивала политическая лояльность Гульянова?

Мухаммедханов ласково обминал «Данхил». Вальяжный, расслабленный, он не позволял усомниться в том, что начинённый соблазнами мир вещей этой дивной ночью явно переигрывал мир идей.

– Утечка мозгов? Лучших? – таращась, бормотал Ванецкий, – нет, правительство работает, Дума законодательствует, мозги на месте.

Потухший, онемевший Роханов-Ужинов потёр грудь рукой.

– Сами признавались, Илия Илипповна, что предчувствуете беду, что нас ждёт много смертей, вот и я жду того же. Работы гробовщикам прибавится, – Мухаммедханов, сладко закуривая, сунул в огонёк зажигалки красные ноздри, поднял бархатные глаза, словно провожая унёсшуюся ввысь лазерную рекламку: «Гробы кедровые, душистые». – Вот вам, господа, первый симптом скорого кровавого бунта – хлеб дорожает.

– А как с бисквитами? – забеспокоился Ванецкий.

– Предчувствуя беду, не гоже её накаркивать, – рассуждала профессорша, – худо-бедно, но капитализм построен; Эккер с Аргановым согласно закивали.

– Чудный у нас получился капитализм – ступаю по ковровой дорожке, а боюсь провалиться в ад.

– Илия, дорогушечка, как йельские богословы порешили, бывает ли ад в раю? – мимоходом спрашивал Губерман.

– Рай – это супермаркет, где для богатеньких всё бесплатно? – семенил навстречу ему Ванецкий.

– Слыхали? Французы трест «Арарат» прибрали к шаловливым рукам.

– Аксёнов, что, пижонит или взаправду предпочитает исключительно отборным коньячком заправляться?

– Ничуть не пижонит! А коньяк он терпеть не может.

– Почему же пьёт?

– Чтобы не выходить из образа.

– ?

– Шутка!

– Умоляю вас, армянам-то, опущенным, не до шуток! Прославленный, ценимый сэром Уинстоном Черчиллем араратский брэнд злорадные французики переименовали в «Брэнди»!

– Ха-ха-ха! А кто науськал разбитного малого в толстовке разоблачать Довлатовский культ? Да так грубо, базар! И как доброго молодца-то в «Золотой Век» охранники пропустили?

– Умоляю вас, роли распределены! Одни плодят и пасут священных коров, другие их забивают…

– Третьи на плёнку снимают…

– Четвёртые монтируют, как хотят… как выгодно…

– Ха-ха-ха, пятые, послушные маркетологам, что надо присочиняют или вычёркивают… шестые денежки делят…

– И всё-таки, постмодернизм – мёртв!

Полоснул по довольным лицам гуляк прожекторный луч, в мочке Светиного уха сверкнул брильянтик.

– Формат, форматирование не сводятся исключительно к ограничению листажа, – занудно объяснял Головчинер, – это комплекс маркетинговых уловок, смысловых и стилистических отвязок и ограничений. Короткие мысли, короткие фразы, короткие простые слова. Да. Но формат – формат сам по себе – это не набор жёстких рамок, скорее, – жёсткий, своего рода подлинно-новый, обеспеченный компьютерными технологиями, коммерческий жанр. Главный, кроме краткости, признак? Пожалуйста. Все отформатированные слова непременно приобретают товарный вид, все слова, не только обложки, будто бы отглянцованы, даже грубые слова, даже мат, будто бы в предпродажном целлофане. И обязательно в целлофане том упакована холодная пустая насмешка, издёвка: всё катится не туда, всё не так…