Приключения сомнамбулы. Том 2

Золотистая бретелька платья, узкий ремешок цветисто-бисерной сумочки, покачивавшейся в такт движениям; острое, гладкое плечико умещалось в ладони. – Я могла бы от вас родить? – словно сама у себя, не надеясь на ответ, спросила Света с утвердительно-мечтательной интонацией.

Ну да, моё мнение по этому поводу не обязательно знать, – подумал Соснин, удивляясь своему бешеному успеху; сразу две девицы-красавицы в один вечер возжелали вдруг от него родить… рука соскользнула по лайковой прохладной спине.

– Страшно? – избегая учительства, сбивался, однако, на учительский тон, – страшно симулировать жизнь? Конечно, страшно, вас интуитивно тянет куда-то назад, туда, в покинутое поле единой морали, где ещё недавно угадывались границы между добром и злом, где не растворились бесследно понятия греха, вины, праведности, о, смутные страхи-тревоги точат и точат, вы интуитивно тяготитесь опутывающей мишурой, слепящим отвлекающим блеском, допустим, но можно ли безболезненно выскользнуть из своего времени? – вздрогнул от заданного вопроса, который с полным правом и прежде всего относился к нему самому, с усилием над собой продолжил, глядя в её бездонные, наполнявшиеся ужасом глаза. – Вы ведь навряд ли согласитесь отречься от шика-блеска, оплатить желанный душевный покой пасмурностью, беспросветной монотонностью дней. Как избавиться от накопленных страхов, чтобы начать настоящую жизнь заново? – говорил он с совсем уж противной назидательной интонацией, – хотите всерьёз порвать постылые связи, привязанности, взорвать привычное благополучие с этим вот, едва ли не повседневно окружающим вас фальшивым великолепием и удрать на необитаемый остров счастья? Готовы год за годом тёмными вечёрами в жалкой хижине смотреть на горящие поленья и вязать чулок?

– Что такое счастье, что?

– Отложенное несчастье.

Ошалело взмахнула ресницами, как если бы Соснин, предложив ей единственно-стоящий выбор-выход из экзистенциального тупика, тут же снова замуровал его, напряглась, прошептала с сомнением и… надеждой. – Взорвать? Хочу взорвать… И, обмякая, не стесняясь минутной слабости, по-детски обняла Соснина за шею.

– Вспомните, Илья Сергеевич, как плавали до гор. Зачем удирать на остров? Пусть и не безболезненно, но лучше бы нам вместе отправиться в ваше светлое прошлое, такое далёкое. Хочется, как во сне, вернуться? Вы бы мне всё-всё показали и объяснили там… я с вами уже и не танцую сейчас, мы плывём, плывём навстречу тёплым волнам, чтобы увидеть снег.

– Потом – забыться в сарайчике с дырявой крышей? Итак, поменяли время, всерьёз вернулись к варианту необитаемого острова?

Мечтательно улыбаясь, Света с вялым кокетством погрозила пальчиком и ещё тесней, с нежной беспомощностью прижалась к щеке Соснина; какое свежее, лёгкое у неё дыхание… Мог ли он влюбиться в неё? Шаги и кружения подчинялись её капризной тревожной пластике, его, только его, облучали серые влажные распахнутые глаза, они, глаза, были близко-близко, её ресницы касались его щёк, губ, но почему-то он не поддавался гипнозу, не трепетал, не замирал, как когда-то, когда на него смотрели с пробитого светом экрана далёкие, как звёзды на небе, кинобогини.

Вспышечки петард, огоньки зажигалок; черты лиц без лиц – отдельно носы, лбы, усы. Лучи прожекторов шарили по балконам, спиралевидным пандусам, сферическим поверхностям воронок и оболочек, запутывались в цветастых сплетениях трубопроводов, этого отменного надувательства, так ловко подыгравшего интриге пространства; лучи отыскивали изумрудные лохмотья плюща, поджигали латунные поручни, горки бутылок, воздушные шарики. Лавина звуков вынесла Соснина и Свету на широкую беломраморную террасу над ритмично дышавшим морем; музыка звучала вдали, одурял коктейль хвои с камелиями…

Облокотились на балюстраду. Соснин, залюбовавшись лунными чешуйками на воде меж лепными пиками кипарисов, понял, что они в аквапарке.

у самого синего моря

Их накрывало небо, запылённое звёздами. За стеклом ленточной змеёй, с лунными отблесками на изгибах, темнел забор. Волны накатывали, шуршали галькой.

– Гальку с Лазурного Берега завозили.

– Почему не из Крыма, из Коктебеля? А какие камушки на Кавказе, в Кобулетти!

– Если из-за границы везти, из Франции – дешевле.

Почему из-за границы? Коктебель, Кобулетти – заграница? Помолчал; они были одни у моря, почти одни – лишь двое романтиков, он и она, обхватив руками колени, касаясь друг дружки плечами, сидели у прибоя на полотенцах – парочка была недвижима, будто гиперреалистическая скульптура.

– Это скульптура, – сказала Света, – рекламная.

– Что рекламируется?

– Круглосуточный приём солнечных ванн в ультрафиолетовом спектре.

– Ночью? – недоверчиво посмотрел на зеленоватую луну; металлически блестели листья камелий, ветерок привычно теребил кроны платанов.

– Да, – Света протянула руку к одной из большущих ламп, погашенных, очевидно, за отсутствием желающих загорать, на ночь глядя.

– Камелии круглогодично цветут? Аромат одуряющий.

– Да… а что? – удивлённо улыбнулась, – хотя, наверное, эссенции перебухали.

– Отчего не стрекочут цикады? Им забыли показать карточку?

Рассмеялась. – А днём здесь порхают большие разноцветные бабочки.

– Настоящие?

– Не знаю. По телеку мелькнуло, что куколок с тропических островов доставили.

Неужели она всего-то безупречный предмет? Идеальный продукт многовекторного давления? Новая прекрасная Галатея, которую изваял бездушный аноним-скульптор? Света приблизила лицо, прикоснулась прохладной щекой.

Пусть так, – думал Соснин, – но тогда и он сам от контактов с нею и ей подобными совершенными созданиями тоже делается предметом, внешне, конечно, предметом не столь совершенным, потёртым, с множественными родимыми пятнами, однако по-своему забавным для окружающих своими недоуменными вопросами, никчемными скитаниями по раю с тяжёлой сумкой.

Или он, упрямо замкнутый на себе, из-за собственной чёрствости, близорукости, видит вокруг лишь чужие, чуждые ему жизненные стандарты и попросту не способен почуять дуновений новой духовности? Ноздреватый парапет набережной и толстые стволы королевских пальм, поодаль – исток платановой аллеи, резной фронтончик Гагрипша над отблескивавшей лунным светом листвой, а слева, за куцым пляжиком у причала, акациями, купальщицей с разбитым кувшином – лужок, туи.

– Как удалось срастить Гагринский парк с Мисхорским?

– Есть компьютерная программа, – Света опять коснулась его щеки гладкой и прохладной щекой; одинаковые сестрички и – разные, одна пылкая, другая…

– Хотите анекдот? – трясся от смеха Ук, – три дня и три ночи целовал Иван-Царевич спящую царевну и вдруг подумал: что, если она, действительно, мёртвая?

Всё больше разгорячённых танцоров выскакивали на террасу, чтобы отдышаться, насладиться приморским уголком рая.

– Как отдыхалось на Крите? – поглаживал прохладный мрамор балюстрады; голову кружили камелии.