Приключения Трупа
Шрифт:
Сосед в ответ меж похвал дал совет:
— А если вместе приумножать кладь?
Гражданин взял блин, оторвал кусок и поймал намёк:
— Доход от зевак — не пустяк, а забот — чуток: не листья щавеля чистить по бокам!
И — ударили по рукам.
Встали из-за стола, сказали: «Дела!» — и удрали.
А туда ли, сюда ли, не уточняли.
Остальные, как заводные, словно спускали брёвна с гор, продолжали спор. И не пустяшный, а страшный!
Предостерегали:
— Не всё сказывай,
Оскорбляли:
— Каково собрание, таково и поминание!
Угрожали:
— Мёртвый ничего не скажет, но вражий за него попортит, а гордый — накажет!
Утешали:
— Труп с губ соскочит — не очень подмочит!
Пугали:
— Волка назовут, а он — тут: как от иголки, на звон бегут!
Наставляли:
— Поминай, как звали окаянного, а не лай безымянного!
На том и застряли, как на перевале в густом дыме: вспоминали имя.
Едва не воя, прочитали слова героя:
— Лучше обнаружите, в куче меня забудете, хуже — помянете и из огня достанете!
Зашептали краем застолья:
— А того ли поминаем? Его ли? Ой ли?
Вместе простонали песню о нем, но оборвали, как под огнём: куплеты об отпетом не совпадали по приметам.
Покивали на окно, почесали темя и признали, что заплутали в непролазных кустах: покойник — и полковник, и генерал, и бывал в разных местах в одно время.
Ах!
Призвали к порядку и пролепетали догадку:
— А может, он — живой?
— И вооружён?
Рассуждали:
— А на кой? Непохоже!
— Крут!
— Из-под земли не пульнут.
— А чтоб… И тут внесли пустой гроб.
Блестящий ящик лёг на стол и из-под ног увёл упор.
Пошёл дрожащий разговор:
— Для кого?
— Для него.
— Он — погребён. Весь.
— А не здесь?
— Что? Который?
— А кто скорый, лезь!
И тогда один из мужчин нагнул стул и от труда икнул.
А другой шагнул ногой:
— Дорогой! Потому красавица поёт, что — избранница, а кому икается, тот и поминается.
И будто ветер наутро подул с воды или рванул с гряды ручей, или казак хлестнул плетью косяк, всколыхнул ряды гостей стон:
— Он!
И качнул сильней:
— Мертвяк!
И не стали проверять печать или стоять на карауле при генерале — ткнули костылём в лоб и пихнули кулём в гроб, чтоб нахал сгоряча не дал стрекача.
Отрядили на могилу силу для проверки утиля (прихватили по тросу) и без примерки приступили к допросу.
Что ни вопрос, волновал у тихони кровь и попадал не в бровь, а в нос, и что ни ответ, как пистолет, убивал наповал:
— Ты — это ты? Примета — твоя.
— Я — это я. Отпетый.
— Живой или нет?
— На свет — такой.
— А зароем, как героя, снова?
— Под землёй — покой. Не для живого.
— Зачем пришел?
— Стол — всем. Ем.
— А ваши едят? Что и наши?
— Подряд.
— Вас
много?— Как раз для итога.
— А как там?
— Так и вам.
— Вошь?
— Балдёж.
— А не возьмёшь нас?
— Сейчас?
— Потом?
— Пойдём!
На чём беседу и пресекли — желающих к обеду земли не нашли и протрясли непоседу всерьёз — не без угроз:
— Утянем на погост, костями в компост — помянем под тост.
Но тот — на взвод:
— Кукиш! Не судьи, а крестьяне! Не в силу рост! Не на коня кладь! Будешь меня поминать, как станешь кобылу за хвост поднимать!
Изрекли:
— Плох!
— Из выпивох!
И стерегли озорника-шалунишку в оба под крышкой гроба, пока не подошли с кладбища товарищи, досадующие на угрожающие для поджидающих новости:
— Костей — не разгребли. Вдали — дожди. Впереди — подвох.
Подробности произвели среди гостей переполох.
Подступили посланцы к могиле, навострили шанцы для проб, отрыли гроб, открыли крышку, подавили одышку и из алых уст повылетало, как кинжалы из ножен:
— Пуст!
— Ожил!
Повздыхали, но ясности не отыскали и для гласности призвали старух и передали о генерале слух: украли!
Тут же прибежали с оружием прочие озабоченные.
И опять стали копать.
Результаты — утраты.
В дорогой могиле пропали вещи, а пострел — цел.
В другой на вечный покой претендовал нахал: обормот из гнили, да не тот, кого хоронили.
В третьей приметили не одного своего, а двоих чужих.
В четвёртой — мёртвый желанный и при винтовке, но без деревянной упаковки.
В пятой — ни тары, ни солдата.
А в шестой — живой мужик с гитарой и женой.
А в иных — никаких людей, а пара пристежных лошадей.
Или, наконец, отара овец.
Вариантов для посланцев — что протуберанцев на солнце, оборванцев на танцах и румянцев у курсантов, а шансов разобрать кладь из околеванцев — что оконцев у никчемных подземных арестантов.
И от того крошева — ничего хорошего: мозги — в мыле, а от пыли — ни зги.
Вместе поскулили о мести за преступления, прибили командующего кладбищем, но — не получили облегчения.
Признали, что обнищали, как пни на лесоповале, и без веры в успех сочинили меры, но не одни на всех, а разные — сообразные со стилем аферы.
Раздетых уложили в пакеты (чтобы не укусили микробы), аккуратно погрузили обратно, хрящиками вколотили в ящики, прочно завалили почвой, сердито придавили гранитом (дабы не вскочили, как жабы) и — с думами, как с грумами, припустили за угрюмыми костюмами.
Осиротевшие гробы поспешно освободили от земли и понесли домой — от неудачной судьбы за другой невзрачной.
В мрачном от усилий оскале пошутили:
— Моду народу дали просто, как гоголь-моголь на прихлёб с калачами: щёголь с погоста — и гроб за плечами.