Приключения Трупа
Шрифт:
Зарывали быстро, как бежали за медалью на приступ цитадели, на прорыв или из борделя, не заплатив.
Копали по-солдатски, днями и ночами.
Клали по-братски, кулями и штабелями.
Работы для пехоты хватало, и пыл труда устранил завалы и освободил от криминала города.
А для поклонников гениального покойника образовали мемориальное кладбище, радующее печальных и досадующих: изъяли из давних могил, что прокисли, всех тех, кто не походил на полковника, собрали в кули и без задних мыслей о ритуале сожгли, а
Споры из-за отбора пресекали приговором:
— Для всех утех и кручин мертвец наконец один!
На одном погосте родные бывших тайком выдирали из пепелища именные кости и вздыхали:
— Пошевели прах, а из земли — страх! Жаль родное, а не героя и гражданина: зароем вдаль — для помина!
Но солдаты-хваты изымали куски и увещали без тоски:
— Один гражданин — одна страна: один погост — один каменный памятник в рост. Любой край поминай, как свой!
Такой мемориал рос всерьёз, как живой генерал.
А не хватило для генерала одного мемориала, под могилы на жительство для командующего, страждущего своего тела, правительство отрядило новые многометровые поля, и земля перед ним отступила, как дым от потери кадила: ради покоя дорогой поклажи стража порядка, не глядя под собой, крушила без остатка гряду за грядою, косила вчистую густую лебеду и всходы проса, без вопросов сносила готовые заводы, торговые ряды и плодовые сады, и хотя новостройка бойко перемешала кварталы живых и остальных, население чутья не занимало и не шутя признало:
— Впредь лучше для взгляда иметь кучи генерала рядом!
Считая могилы с края до края, случайно раскрыли тайны злейших усилий: уследили, что народу зарыли меньше, чем выходило по всем расходам.
Подозрение выводило на таланты — ненормальные, но варианты — криминальные:
— справку на богатую оплату захоронения получали, а тело на отправку в дело — не предъявляли;
— одного мертвеца без конца выдавали за его близнеца;
— за мертвеца представляли живого подлеца;
— не всех страждущих крова зарывали на тех кладбищах;
— по всему, кое-кому тление без могилы заменило погребение.
Происшествие поразило слух власти и отчасти обострило грозный нюх следствия, которое с пылом и задором, как навозных мух, переловило стервозных изменников-передаточников, нервозных мошенников, взяточников со стажем, а также упрямых старух, разложившихся у рукомойников, и приютившихся в бесхозных ямах одиозных покойников.
В результате мероприятий силы порядка победили и укладку утиля, и ухватку уголовников, а рассадка Трупа по грядкам разоблачила группу разбойников, и дух криминала пожух, как лопух или сало, бедственная суета проиграла, а общественная чистота — возобладала.
Так мертвяк доказал напоследок отчизне, что и в жизни идеал — не редок, а порядок — не гадок.
Когда всех двойников и прочих дохляков похоронили, а клочья пыли без помех уплыли и освободили, наконец, города для свободного труда, с народного одобрения постановили,
что мертвец-генерал исчерпал пыл и приключения навсегда прекратил.А чтобы постылый не восстал от кручины из тюрьмы гроба, в могилы заложили мины, холмы придавили гранитным монолитом, а на ограды взгромоздили баррикады.
Потом на площади, у очереди за добром, провозгласили обет страдания:
— Не говори, родня!
И на три дня наложили запрет на воспоминания.
Предупредили:
— Зло прошло, а поминать — опять вызывать!
Объявили, что вещество — не вечно, и лихой — не вещий, навалили горой его вещи и сожгли — бессердечно.
Спорное кольцо с формулой вечности, которое извлекли из-под земли, отнесли в музей бесконечности, но от беспечности сонного служки уронили под крыльцо и объяснили без затей, что кольчушко погребённого — игрушка для детей.
Заключили прощание обещанием:
— Сила его неведома, могила не дедова, оттого и кредо не унаследовано. А покроет погост лопухом в рост, без воспоминаний о герое построим на том поле дом свиданий! Мы — не люди, коли чумы не забудем и урок будет не впрок!
И многие законно вздохнули — облегчённо, как одноногий ходок — на стуле.
Три дня прошли в тишине, как волдыри от тли у коня на спине: тут и зуд — худ, и прыть — неосторожна, и скребут подкожно, и чуть тревожно: суть помянуть не дают, а жуть забыть невозможно.
Не думать о том, о чём прикажут — угрюмая кража мозгов без воров: и с крыльями, а не птица, и без насилия, а не летится.
Не сказать — о своём ни слова — не услыхать о чужом от другого.
От иного своего не узнать — опять ничего не понять.
Не называть чужого — снова молчать: сохранять на речи нечеловечью печать.
А у всех на уме одно, как в тюрьме окно, и оно — запрещено, как грех, но обречено — на смех.
Три дня от зари до зари, ярость храня, боялись, а на четвёртый произнесли: «Мёртвый, пли!» — и рассмеялись.
Хомут — в лошадином зуде, орудия клином — в редут, картины о чуде поют, долинам кунжут — на блюде, а люди — помином живут.
А один плут, что бродил без пут у могил, почин предложил:
— От утраты памяти богаты станете!
И сам — воплотил.
Ходил по домам и спрашивал:
— Не видали вашего?
Отвечали за старшего:
— Он пропал без похорон. И едва ли кем обретён: скандал совсем доконал.
И тут плут поклон отдавал:
— Искал и нашёл. Гол и далёк: там, за рекой.
И махал рукой:
— Дам адресок. Похоронил, организовал уход и вот — к вам. Сил нет. И монет — тоже. Негоже! Угодил в страшную бездну. Любезный родитель, отблагодарите честно, и к вашему приезду украшу место. Дорога дальняя, печальная, не дешёвая, и преграды суровые — надо много. Но для постели итога неужели жалко? Брось! Небось, не свалка!
Смекали заботы и расходы — на самолеты и пароходы туда и сюда — вздыхали о номинале:
— Беда!
Но иногда из-под пальто кое-что давали.