Приключения Трупа
Шрифт:
Инженеры предпринимали меры для разработки в материале Трупа будущего, орудующего скупо, но в охотку и без опор на колодки, и несущего грядущему — простор, гнетущему — зажим, сущему — мор, растущему — дым, и укор — живым.
Все сферы жизни сменили стили, прокрутили, как на колесе, и внедрили ЕГО богатый опыт и указания, отчего и устранили проклятый ропот ожидания и вручили отчизне благосостояние.
Производство обрело превосходство, село развело скотство, армия стала ударная, торговля — товарная, ловля ушла на глубину океана, охрана умалила величину зла до криминала, искусство развило
Даже небесное светило, по сводкам погоды, повсеместно запалило глаже, будто скользило по водам, а электропроводку снабдило будкой с громоотводом.
Отдельные сомнения в правоте и красоте учения не получили одобрения.
Критиков изобличили как паралитиков.
Самозванцев устранили как оборванцев.
Без нательного обыска установили, что они гасили огни, наводили страх земли, а на похоронах не вкусили кутьи.
Для смущения других подвели их под расстрельные статьи кодекса, но отпустили как больных и поручили — разоблачение остальных.
Псевдонаучные опровержения учения объявили докучными хлопотами, а невнимательных авторов для примирения с опытами поместили у ядерных реакторов.
На улицах и в учреждениях клевету на героя ценили как выход из строя и лихо били дезертиров или ловили, как курицу, налету и топили в сортирах.
Искоренили и другие неподобающие крайности.
Умирающие и по нечаянности живые норовили, как ко льву в пасть, попасть к НЕМУ в могилу. Умело подделывали справки о родстве и уныло, как пиявки на естестве, по одному теребили молву: стонуще просили о помощи. Им говорили: «Мест нет», - а они: «Окрест пыли — свет». Искали безмятежный покой между собой: намекали одни другим на справедливость морали и чести, но за ретивость получали по заслугам и — вместе.
Таких брали не испугом, а лечили и оставляли в живых.
И силой поучали: могилы — не для них.
Расставляли всевозможные сети и подложные дети и наследники героя.
Чередою прибегали за мздою, раскрывали передники и мычали:
— Мы — без сумы. Бедненькие…
Этих награждали веселым апперкотом и приобщали к тяжелым работам:
— Там вам — царство. И — воздастся!
Человек — нить: не сложно оборвать, но невозможно восстановить и длить опять.
Не век жить — век поминать.
А почины у помина — не объять.
Труп и без труб звучит на тризне, как ключи от жизни.
ОН — и черта круга, и простота друга, и советчик для живых, и ответчик за них, ОН — и закон конца, и учитель начал, и воздух в ноздри мудреца, и избавитель от подлеца, и — идеал.
В хронике — этажи чуда, но о покойнике — не скажи худа.
На мёртвого поклёп — завертывайся в гроб.
Топот на лежачем хлопотен ходячим: споткнешься о крошку, разобьешься в лепешку.
Сети разбойника зовут люд к соучастию, а покойника встретить — к счастью.
Оттого и зажили весело и вкупе, памятуя о светиле: о Трупе и ЕГО могиле.
Струи ЕГО приключения в плесени умыли население, но научили — поведению.
Потому и говорили ЕМУ:
— Не повинны в том, что помином живем!
Судьба — дура, божба — процедура!А не повинны, значит, нет и причины опять начинать мертвячьи похождения и волшебство — и ответ держать за гонения на НЕГО.
Скандал и беда — не в могиле, а над ней.
Труп был груб, когда пустили на распыл, а когда похоронили, стал милей!
XXXIX. ОЖИЛ НЕГОЖИЙ
И вдруг Труп ожил.
И похоже, без потуг.
И не раз.
А говорили, что и на глаз, и на пуп — негожий.
И никто не пресёк того.
А были в силе: сто на одного.
Урок от изгоя для кое-кого!
Домой нагрянул рано.
И — пьяный.
Распахнул ногой дверь, отшвырнул занавеску, шибанул железкой в косяк, зевнул, как зверь, крутанул фляк, скакнул на стул, перевернул бокал, расплескал суп, почесал пуп, пнул таз и затянул рассказ.
— Черти, — сказал, — ложь, а без смерти — не помрешь. Совсем помирал, а признал, что попал в завал и ем грязь, осердясь и встал. Пальто у могилы — не манто на коже.
Но то было позже.
А сначала полетел на юг.
Не для дел и услуг, а для отдыха.
Попало обухом (услужил отпрыск) и решил: в тыл, в отпуск!
А там — авария: по зубам отоварили.
А от нежной — заболел.
Так, промежду ног — пустяк.
И лёг в больницу — подлечиться. Бел, как мел. Или флаг.
Приятелям-олухам дал приказ: не кирять и без промаха послать от него телеграмму домой. Обязательно прямо к родной хате. Чтобы его оттуда взяли и, кстати, без особой морали.
Дружкам-корешкам за причуду и ошибку обещал накидать в глаз и в пипку. Но отсчитал монету и на это послание, и сверху — на потеху, за старание.
И опять прогадал!
Накупили бутылей и пропили капитал.
И чего не дал, спустили тоже: ущемили под рогожей.
Ребята своего не упустили: хваты!
А потом упал из халата в окно палаты. Ничком на панно. В говно. Или кал. Не разобрал. Хорошо, не в горшок. Но — в понос. Удал, да завонял!
И — пополз.
Удрал: в больнице изувечен, а расплатиться — нечем!
А сестра пришла с утра и — в страх:
— Ах, мать, тра-та-та!
Кровать — пуста.
А не нашла под кроватью орла — со зла приятелям донесла:
— Вопрос — без лакун: не дорос пачкун — унёс карачун.
А те в простоте и с похмелья разыграли драму — дали с веселья о печали телеграмму:
«Погиб героем без боя, в походе, от своего».
Или вроде того.
Перегиб!
Да за такое…
Головою — в гальюн!
Но карачун — не ушиб: от кремации — не оклематься, а без квитанции — не оправдаться.
Обратно тарахтел поездом. Бесплатным зайцем.
Ел врагов поедом, как яйца:
— Ни мозгов, ни — чего. Тошно!
От голода со скамьи летел.
Чуть живой, но пел оттого, что цел.
И успел домой на свои проводы.
В последний путь.
Бредни и жуть!
Не хотел взглянуть и смолоду!
А довелось.
В передней — насквозь не продохнуть от солода.