Приключения Трупа
Шрифт:
— Тот ком шерсти тайком ждет мести.
— Люди, вон отсюда! Погребён — и не будет чуда!
— Жаль, что из-за тьмы краток на свете срок, но печаль — у солдаток, а мы — дети дорог.
— Похоронил его унылый народ, и на уход за могилой сил у него не достаёт. Кто пришлёт средства, за то найдёт блаженство.
— Конец командира — в ямочке, венец кумира — тапочки: новый образец на вашем виду — в нашем торговом ряду.
— И у гроба с цветами по сути покоя не стало. Чтобы с вами такое не бывало, голосуйте за радикала.
— Усопший тут — хороший
— Гранит хранит урода, а народа сердце — единоверца.
— Одним цветком земля беднее стала, одной звездой богаче небосвод, пойдем за ним быстрее шквала, удача — не тля: оживёт!
Надгробные пометы включали и любовные сонеты, и злобные наветы.
Но если поклонники покойника писали слова лести и восхищения дорогим золотым тиснением, то враги торжества с трудом, как курица лапами, царапали клевету графитом или простым гвоздём, или пуговицей, или капали, не без опаски, на чистоту гранита грязной краской.
Оттого бывало у его захоронений немало разных мнений.
Несогласных расхождения возмущали до надлома, и возникали погромы.
Ежечасно вандалы затевали безобразные скандалы, разбивали пьедесталы и обелиски, сокрушали вершки постаментов, как горшки для экскрементов, и распевали низкие подзаборные стишки, позорные для оппонентов.
Помины превращали в руины, памятники — в гостины паники.
Но зло противно населению, как зверь, и непрерывно шло восстановление потерь.
Повсюду по соседству с грудами стройматериалов собирали средства для мемориалов.
Из протеста на развале погоста повсеместно сооружали яркие и пестрые парки.
На куче пыли лучшие архитекторы возводили внепроектные надмогильные идиллии.
Лекторы читали у проходов извлечения из приключений полковника.
Проекторы для пешеходов изливали на экраны планы учений покойника.
Студенты продавали поклонникам фрагменты одного романа, каких у живых не видели, о его амбивалентной гибели.
Незаметно на кладбищах и окрестно стало тесно от разглядывающих мемориалы генерала.
Тщетно охрана порядка призывала смутьянов к покою — нехватка персонала не позволяла унять помпезную рать железною рукою.
Наоборот, ощутив хилость власти и прилив страсти, народ показал нетерпение, взял штурвал, и движение не без перехлёстов устремилось с погостов, с холмов и рядов под сень деревень и городов.
XXXVIII. ИСТОРИИ БЕЗ ТЕРРИТОРИИ
Оказалось, что без Трупа жилось тупо и на авось, скупо и врозь.
Ярость не удавалась, жалость не выделялась, милость исчерпалась, ретивость заблудилась, вялость навалилась на усталость и оставалась малость от любви, но истощилась, как кость: хоть оторви да брось.
Не хватало одного — идеала.
ЕГО!
Человека без пристрастий и недостатков века.
Не вашего и не нашего.
Не принимавшего участия в беспорядках.
Старшего для младших и для старших младшего.
Любимого,
но недостижимого.С понятными затеями, но необъятными идеями.
Труженика, но не прислужника.
С робкостью юнца и ловкостью дельца.
Молодца!
Мертвеца…
И так, ни с того и ни с сего, как инсульт, без околичности, образовался из оборванца культ личности.
Памятники новому образцовому праведнику изобретали самые-самые, панорамные и камерные, рекламные и каверзные.
Поднимали их на больших площадях и магистралях, на малых тротуарах и в подвалах, в терминалах и на судах, на сеновалах и в будуарах.
Опускали на дно океана и кратера вулкана.
Заодно выгибали конусом от экватора до полюса.
Излучали на локаторы из космоса.
Лучшие таланты собственноручно изготовляли видовые, звуковые, осязательные, обонятельные и вкусовые варианты.
Миллиардное чувство преображали в авангардное искусство.
Открывали мощный шлюз и распространяли для вдохновения и облик гения и отклик, а для завзятых любителей запускали на площадь запах нежителя, вкус и ощупь.
Но мысленные образцы волновали сильнее, а бесчисленные немыслимые мертвецы витали в эмпиреях: их не ощущали, как нимбы, но без них бы — пропали.
Средства на любовные сооружения поголовно и без возражения, горстями и в груде выделяли из наследства сами люди.
А враги брожения отдавали и сбережения, и долги!
Наследие идеала без усердия представало неизбывным ливнем.
И орошало дивным нектаром гектары.
Мемуары о НЁМ ночью и днём прочно заполняли капилляры территорий.
Истории и приключения ЕГО без циркуляров перелагали для всего населения в телесериалы, оратории и нравоучения.
По радио круглосуточно и по-обрядному нешуточно, как собирали урожайный колос, передавали ЕГО необычайный голос.
В музеях выставляли ЕГО вещи.
В борделях продавали ЕГО женщин.
В галереях преобладали изображения тления и Трупа, индивидуально и в группах, и моментально скупали произведения художников-покойников.
Мода на мемориалы не миновала народа.
В постелях спали особо, под крышкой гроба.
В сауну не пускали без савана под мышкой.
На демонстрациях и манифестациях каждому вручали бумажные чучела замученного.
На заводах бригады до упада соревновались за право ходить в гриме и носить имя Трупа.
Походы по местам славы и расстрела тела вызывали зависть.
Отряды юнцов собирались у уступа под горою и обещали костям героя:
— Готов хранить прыть мертвецов!
В детских книжках писали, что ОН был мерзким мальчишкой, пока жил, но в звании мертвяка усмирил пыл и заслужил поклон и признание на века.
Наука открыла, что без Трупа вела дела безруко, уныло и глупо, но ОН заочно установил всеобщий закон, подарил населению учение, растворил дверь к облегчению, и теперь борьба и судьба людей навечно обеспечена свечением идей.