Приключения Трупа
Шрифт:
И не лень.
А набредёт на собаку, наплетёт ей разное и скорей — в драку: изгрызёт и разорвёт — надвое. Лай, не лай, а нишкни.
Вот.
А зазовёт к себе на могилу, в борьбе на силу берёт.
Но не сразу, а ведёт к лазу.
Ты, загнёт, не боись, там жизнь, цветы, малина, а сам дрожит и на вид — не мужчина.
И без причины — ржёт по-лошадиному.
И не стыдно ему.
А толкнёт вперёд, в проход, и смельчак не поймет, как попадёт под башмак.
М-да.
Ерунда, а проберёт дрожь, и пойдёшь.
Вот.
А чтоб не затащил в гроб, предложи зайти первым.
Скажи,
Вот.
Или покажи, что вещей много, кладь в дорогу, предложи, мол, буду подавать отсюда, а ты без суеты — забирать: «Полезай, козёл, веселей и принимай на край!»
Или рассыпай под ногой бусы и упрямо переправляй по одной в яму.
Но избегай укуса.
А лучше допрежь русые косы заколкой на темечке чеши и щёлкай семечки, а спросит безносый разлучник, что ешь, на то пошурши и скажи: «Хороши и свежи вши!» — и от ворот поворот вброд на огород.
Сам уйдёт ко вшам.
Вот.
А проморгаешь, другая кривая повезёт: заберёт.
Такие они, дохляки: как пни, коротки, а копни — лихие.
И не народ, и не живёт, а унесёт.
М-да.
Беда!
Но цивилизованные люди не искали в чуде морали и не верили необразованным балясникам, мистериям и побасенкам, а организованно выбегали на улицы, начинали щуриться на следы мятежных трупов и без щупов, прилежно, как валежник у заказников, собирали в ряды проказников: чтобы отвоевать своих и без гроба отдать чужих.
Однако атака живых на мертвецов встречала отпор у других бойцов и превращала задор бедовых удальцов в завалы новых нежильцов.
Поминки наступали на поминки стеной, ботинки топтали ботинки пяткой, финки и свинчатки раздирали строй, а четвертинки летали, как куропатки весной.
Одни набредали на желанных мертвяков, как выплывали на огни маяков у пролива, другие торопливо разбрасывали незваных дохляков трассами, но вместе — словно праздновали дорогие вести на карнавале кровной мести.
Звали за собой и кричали наперебой:
— Знай своих, поминай наших. Зерно — в жмых, чай — в чашу, дерьмо — в парашу!
— Знай наших, поминай своих — раздолбай в кашу их!
— Нас тут помнят, и мы помянем: у кумы в кармане от вас найдут комья!
— Вспомянешь, как ножки протянешь из окрошки и на баяне сыграешь ложкой! А кошкой — на барабане!
— Не скалься, родной, чужой беде, пальцы жуя — своя на гряде!
Как обещали, так и поддавали: без печали нагоняли и скорбей, и смертей. Показали, что смерти бояться — на свете не появляться, а в ней равны без вины и тунеядцы, и молодцы, и домочадцы, и мертвецы.
Не отставали и девицы: не успевали прослезиться, жалея героя — строем бежали по аллее топиться и, не умея удавиться без подставки, глотали сорные травки, горчицу без котлетки и компота и снотворные таблетки — без счёта.
Крали-самоубийцы проклинали, как чуму, кутерьму и кричали, что желали — к своему стылому:
— В могилу, к милому!
— Одному ему сейчас под силу опять нас понять!
Писали в записках на огрызках бумаги,
что мечтали, бедняги, с детства, одолев кокетство королев, в борьбе оставить по себе память, что искали темы, сочиняли теоремы, изобретали частицы и не рожали, чтоб соблюсти традицию пути гениальных особ: найти фундаментальный гроб, застрелиться и возродиться в мемориальных надписях и абрисах, на прощальных лентах и монументах, в астральных девах и величальных напевах.Уверяли, что поступали без отчаяния и не глупо, а выполняли завещание Трупа.
Объясняли, что бывали, и не раз, на его похоронах, отчего преодолевали страх и впадали в экстаз, а в обилии его тел прозревали усилие дел.
Намекали, что только живой делится на дольки, сохраняя свой вид, из чего заключали, что герой не под землёй лежит, а метелицей стелется с края до края планеты, и эта нить говорит о том, что отрада живых — тут, а не на картинках, ходит он в народе целиком, как чемпион, а не в половинках, и надо прекратить самосуд, а не то его убьют ни за что на своих поминках.
Но поразительные догадки девиц не ослабляли ухватки стремительных лиц, а лишь разгоняли с крыш десятки птиц и создавали дополнительные беспорядки.
Отныне подозрительных двойников Трупа не изучали в лупы, а хватали и без обиняков отправляли на машине в пленительные дали, усмирительные для мертвяков. За подобие получали пособие на надгробие — без дураков.
Скромные поминки превращали в похоронные процессии, а на процессиях затевали агрессии и ради оплаты, не глядя, умножали утраты.
Даже ночью, без света лучинки, заглядывающие на кладбище прозревали и издавали стон:
— Это он!
И тотчас же рвали в клочья и передавали на вечное ложе изувеченных толпою и похожих на героя.
А потом на рынках продавали мясо из запасов — по четвертинке на кило — и убеждали тайком:
— Повезло!
Растравляли раны и политиканы — вылезали на экраны, как тараканы — к супу, и всласть провозглашали:
— Власть — Трупу!
— Зарывай живых, пай — для остальных!
Или, наоборот, предвещали отлуп для докторов и заверяли, что Труп здоров, идет сюда и не умрет никогда.
Или предрекали:
— Идёт мор по улице, несёт огни на блюдце: кому они зажгутся, тому приговор и сбудется!
Нет побед заразнее безобразия — даже сторонники эвтаназии закричали, что покойники в раже — вне морали, и настал момент опять прекращать развал и эксперимент.
И правители — не подкачали: издали указ об отмене пособия на захоронение и надгробие и приказали своим служителям порядка самим тотчас и без лени закопать в грядки население, не способное на безгробное передвижение.
Поясняли особо для тех, кто соображали тупо, чтобы погребали всех двойников Трупа и прочих мертвяков, не гожих для оживления, похожих и не очень на героя волнения и мордобоя.
И сразу, как по заказу, не воя на слизь, родственники, свойственники и депутаты отреклись от муторных тел, а работники внутренних дел, землекопы, солдаты и плотники принялись очищать улицы и тропы от беспутицы и паковать тленную кладь в подземную гладь.
Замечательные приключения влились в окончательные захоронения.