Присягнувшие Тьме

— Знают ли они, что Манон в Кракове?

— Они здесь из-за нее, Матье. Несмотря на наши предосторожности, они ее нашли.

— Значит, они убеждены, что она «лишенная света»?

Замошский смотрел на огни, вспыхивающие под крылом самолета:

— Мы подлетаем.

— Ответьте мне: для «Невольников» Манон — «лишенная света»?

Его взгляд буравил меня, как зонд вечную мерзлоту:

— Они думают, что она — Антихрист собственной персоной. Что она вернулась из Тьмы, чтобы провозгласить пророчества дьявола.

84

В темноте вырисовывался Краков. Стены его домов были покрыты трещинами, дороги разбиты, полосы тумана окутывали башни и колокольни. Все, казалось, было готово к Вальпургиевой ночи. Не хватало только волков и ведьм. Я плыл в новом лимузине, как в призрачном корабле. Меня не покидало странное ощущение комфортабельного безразличия.

Автомобиль остановился у большого мрачного строения, граничащего с городским парком, поблизости от пешеходной зоны с узкими улочками. Нас ждали священники. Они взяли наш багаж, открыли ворота. Их белые воротнички перемещались в темноте, как блуждающие огоньки. Я последовал за ними.

Войдя в ворота, я различил внутренний двор с подстриженными деревьями, галереи с колоннами, черные своды. Начался подъем по наружным лестницам. Башмаки священников ужасно гремели. Было трудно отделаться от мысли о цитадели, принимающей подкрепление под покровом ночи.

Меня проводили в отведенную мне келью. Гранитные стены, единственное украшение — распятие. Кровать, письменный стол и прикроватная тумбочка, все такое же черное, как стены. В углу, за ширмой из джутовой ткани, крошечная душевая: от одного ее вида у меня заломило спину.

Гиды оставили меня одного. Я почистил зубы, стараясь не глядеть на отражение в зеркале, потом влез под влажные простыни. Я заснул тяжелым сном без сновидений, даже не успев согреться.

Когда я проснулся, комната была прорезана лучом света, в котором парили пылинки. Я обратил взгляд к его источнику — окошку с вертикальным средником, залитому светом. Обе створки окна, покрытые прозрачными каплями, подчеркивали эту ясность, пропуская ее через себя как через лупу.

Я посмотрел на часы: 11 утра. Я вскочил с кровати, и меня тут же сковал холод, царивший в комнате. Я все вспомнил. Встреча с Замошским. Путешествие на частном реактивном самолете. Приезд в эту черную крепость, расположенную где-то в незнакомом городе.

Я сунул голову под ледяную струю, надел свежее белье и вышел из кельи. Коридор с широкими планками пола. Темные картины с коричневато-золотистыми отблесками, деревянные фигуры святых, вдохновенные девственницы из полированного мрамора. Я дошел до высокой двери с резной рамой. Ее украшали ангелы с распростертыми крыльями, мученики, пронзенные стрелами или держащие в руках свои головы. Мне вспомнились «Врата ада» Родена.

Повернув ручку двери, я оказался снаружи.

Замкнутое с четырех сторон пространство внутреннего двора было разделено на правильные газоны с подстриженными кустами. Настоящая твердыня. Бастион веры, который, по-видимому, выдержал фашистские бомбардировки и натиск социалистов. По всему периметру двухэтажного строения шли галереи с балюстрадами. Каждую арку подпирал металлический столб с фонариком.

Я находился в глубине галереи на первом этаже. Я пошел по ней к лестнице.

Кругом — ни души, ни одной сутаны. Как только я ступил на гравий двора, раздался звон колоколов. Я улыбнулся и вдохнул белый и холодный свет. Мне хотелось наполнить себя этим веществом, таким чистым, что это было похоже на чудо.

Эти сады навевали мысли о Ренессансе: подрезанные кусты образовывали квадраты и прямоугольники, в центре, вокруг круглой площадки, высились кипарисы. Вдоль балюстрад тянулись скамейки, а под аркадами мерцали витражные окна. Я пересек двор и уловил приглушенный шум голосов. Ориентируясь на него, толкнул дверь.

Трапезная была залита светом и уставлена длинными столами. Блестели графины с водой, тарелки из нержавеющей стали дымились как паровозы. Сидя по восемь человек за столом, священники ели и пили. Черно-белая строгость их одеяний контрастировала со взрывами смеха и гулом веселого застолья. Здесь царила непринужденная атмосфера молодости и здоровья. Говорят, что во времена «холодной войны» только польские священники ели досыта — благодаря своим садам и огородам.

Кто-то из присутствующих поднял руку. Замошский сидел за отдельным столиком. Я прошел между столами и присоединился к нему. Остальные не обратили на меня никакого внимания.

— Хорошо выспались?

Поляк указал мне на стул напротив. Я сел, сожалея, что не выкурил сигарету, когда был на улице. Теперь уже поздно. Я опустил глаза на сервированный завтрак. Стол был накрыт на двоих — на белой камчатной скатерти блестели хрустальные бокалы и серебряные приборы. Я прикрыл лицо рукой:

— Мне очень жаль. Я не знал, которой час…

— Да я сам только что встал. Мы пропустили мессу. Ешь.

Этим утром переход на «ты» казался вполне естественным. Я не знал, что выбрать. Меню было славянское. Соленая рыба, разложенная тонкими ломтиками, черная икра горкой, черный и белый хлеб, соленые огурчики и множество красных ягод: морошка, брусника, малина. Я удивился, где священники могли раздобыть такие ягоды в это время года.

— Водки? Или слишком рано?

— Скорее кофе.

Нунций взмахнул рукой. Из тени появился священник, бесшумный как призрак, и принес мне кофе.

— Где мы находимся?

— В монастыре бенедиктинок, в Старом городе.

— Бенедиктинок?

Замошский наклонил голову. Его острый нос блестел на солнце.

— Время «шестого часа», — сказал он доверительным тоном. — Пока сестры молятся в часовне, мы пользуемся этим, чтобы позавтракать.

— Вы живете в одном монастыре с женщинами?

Движением ложки Замошский снял верхушку яйца, сваренного всмятку.

— Четкое разграничение. Мы не можем заниматься никакой совместной деятельностью.

— Это весьма… неординарно.

Он вынимал яйцо из скорлупы, которую придерживал двумя пальцами.

— Совершенно верно. Кто станет искать священников, особенно нашего профиля, в монастыре бенедиктинок?

— А каков ваш профиль?

— Ешь. Что не во вред, то на пользу, как говорят у нас.

— Какой у вас профиль?

Нунций вздохнул:

— Ты решительно янсенист. Ты не умеешь пользоваться жизнью. — Он доел яйцо и отодвинул стул. — Возьми с собой чашку, поешь позже.

Я предпочел выпить кофе одним глотком и обжег горло. Пока я приходил в себя, Замошский уже стоял в дверях.

В галерее полосы света и тени от колонн образовали черно-белый рисунок. Как ни странно, холод добавлял контрастности этой картине. Прелат перешагнул порог и стал спускаться по лестнице, которая странным образом вела прямо в Средневековье.

— Мы устроили офис в подвале.