Про что щебетала ласточка Проба "Б"

Глаза Брандова метали молніи смертельной ненависти, въ то время какъ онъ быстрыми шагами ходилъ взадъ и впередъ но комнат мимо Готтгольда. Онъ поминутно закусывалъ себ острыми зубами блдныя губы; онъ дергалъ и теребилъ концы своихъ длинныхъ блокурыхъ бакенбартъ, когда, остановившись передъ Готтгольдомъ, сказалъ ему:

– - Еще одинъ вопросъ: не мн ли придется справлять и приданое?

– - Не знаю, что ты хочешь этимъ сказать; знаю только, что мы намрены предоставить тебя твоей судьб, коль скоро ты исполнишь -- по крайней мр для виду -- свои обязанности, и возвратишь покражу. Теб представляется завтра шансъ, ты можешь разомъ получить нужныя средства. Это деньги игрока, но это не касается насъ.

– - А если я не выиграю?

– - Въ такомъ случа, ты возьмешься за трудъ. Долланъ отданъ теб въ аренду еще на пять лтъ. Ты можешь, если захочешь -- а ты долженъ будешь хотть -- уплатить десять тысячъ меньше чмъ въ половину этого времени; я дамъ теб ихъ взаймы -- это почти все, что мн осталось отъ моего состоянія. Во всякомъ случа, пакетъ будетъ найденъ завтра вечеромъ въ долланской пустоши, а посл завтра будетъ лежать въ касс попечительнаго совта.

– - Какъ вы о себ хлопочете!

– - Но теб. Еслибъ мы выгнали тебя изъ отечества, какъ ты того заслуживаешь -- потому-что ты недостоинъ, чтобы твои соотечественники называли тебя господиномъ,-- ты, по всему вроятію, погибъ бы въ самое короткое. время. Я не хочу этого, не хочу ради твоего ребенка.

Брандовъ хотлъ разразиться презрительнымъ смхомъ, но послднія слова Готтгольда и тонъ, какимъ онъ произнесъ ихъ, зажали ему ротъ.

– - Ты говорилъ передъ этимъ, будто ты любишь своего ребенка; это ложь, Брандовъ: еслибъ ты хоть немножко любилъ его, то ради уже одного его не ршился бы на преступленіе. Ты никогда не любилъ никого, кром самого себя; это была пошлая, суетная, эгоистическая любовь, гд не было и слда уваженія къ святому и высокому, которымъ покланяются въ себ и въ другихъ даже мене развитыя личности. Тмъ не мене -- впрочемъ, хотя я отъ души врю этому, но вдь я человкъ и могу заблуждаться,-- можетъ быть, тебя все же тронетъ, если ты услышишь, что твой ребенокъ болнъ, очень болнъ,-- и мы можетъ быть, продлимъ его милую молодую жизнь лишь на нсколько дней. Ужасно, что мн приходится сказать теб это, но я не моту облегчить теб той тяжести, которую ты взялъ на свою совсть: если Гретхенъ умретъ, то убилъ ее ты.

– - Я? пролепеталъ Брандовъ,-- я?

– - Да, ты, невыносимо терзавшій ея мать, возразилъ Готтгольдъ, обращаясь къ Брандову.-- Ужь не думалъ ли ты, что ударъ, направленный на мать, не затронетъ ребенка? что ядъ, который ты подливалъ, капля за каплею, въ чашу ея жизни, не отравитъ и его? Ты не могъ такъ думать, потому-что весь твой планъ былъ основанъ именно на этой любви матери къ ребенку и ребенка къ матери; ты считалъ союзъ этихъ двухъ сердецъ настолько крпкимъ, чтобы основать на немъ все это гнусное сплетеніе лжи и обмана, измны и насилія. Повторяю: если ребенокъ умретъ -- ты убилъ его. Вникни въ это, бездушный человкъ, если можешь. Это до такой степени ужасно, что вс твои остальные поступки блднютъ передъ этимъ; это такъ страшно, что должно заставить тебя остановиться.

Готтгольдъ сдлалъ нсколько шаговъ по комнат, потомъ снова остановился передъ своимъ противникомъ, который сидлъ молча, подперевъ голову обими руками.

– - Брандовъ! говорятъ, что когда, пораженный твоимъ клинкомъ, я лежалъ передъ тобой на земл, ты еще разъ ударилъ меня. Я ршительно не хотлъ врить этому, и теперь мн трудно этому врить. Какъ бы то ни было, я не могу нанести смертельнаго удара человку, который безпомощно лежитъ передо мной на земл, кто бы онъ ни былъ и что бы онъ ни длалъ; но и подать руку недостойному я также не могу,-- разв-что онъ протянетъ ко мн свою, прося помощи. Подумай объ этомъ, Брандовъ! можетъ быть эта минута наступитъ раньше, чмъ ты думаешь.

Готтгольдъ вышелъ изъ комнаты; Брандовъ все сидлъ въ толъ же самомъ положеніи, углубленный въ самого себя, неподвижно устремивъ глаза на коверъ. На его блдномъ лиц блуждала презрительная улыбка.-- Отличная проповдь, пробормоталъ онъ,-- чрезвычайно назидательно! Это у него наслдственный даръ отъ отца,-- поповичъ, извстное дло! А я сижу тутъ и позволяю усовщевать себя жалкому болтуну, проклятому лицемру, и не швырну ему все, что онъ говорилъ, назадъ въ его ханжескую рожу! Тьфу!

Онъ вскочилъ съ мста и заходилъ но комнат.

– - О глупость, безконечная глупость! Она полюбила этого пачкуна-живописишку не съ сегодняшняго и не со вчерашняго дня, она всегда любила его; она никогда не могла простить, что снизошла до меня, надменная принцесса! Вдь я зналъ это съ перваго же дня! И долженъ былъ спокойно проглотить это, длать видъ будто ничего не замчаю? довольствоваться крошками, которыя мн бросали? Чтожь я былъ... дуракъ? Никто не сдлалъ бы этого на моемъ мст! а я сдлалъ только то, что сдлалъ бы на моемъ мст всякій! такъ поступаютъ тысячи, да еще у нихъ нтъ и моего оправданія. Альма ужь давно бы убжала отъ своего дуралея-мужа, еслибъ я захотлъ этого, еслибъ постоянно не отговаривалъ ее! А ужь какъ бы это было имъ на руку! вдь и вс-то ихъ бдствія сводятся на то, зачмъ я не облегчаю имъ дла. Ну, вотъ, кажется я имъ теперь довольно облегчилъ его! Дуракъ я! болванъ! Какъ бы я могъ потшиться надъ ними, какъ бы я потшился, не замшайся тутъ проклятыхъ денегъ! Они бросили мн на дорогу камень, о который я споткнулся, и я же длай имъ угожденіе, а они торжествуютъ себ да и только!

Онъ бросался изъ угла въ уголъ, какъ пойманный хищный зврь.

– - Но еще посмотримъ. Я чуть было не распустилъ нюни передъ сантиментальной болтовней, какъ будто бы все это было сущей правдой; точно она не воспитала ребенка такъ, чтобъ онъ ненавидлъ меня! точно въ немъ есть хоть одна черта моя -- и онъ не могъ быть точно такъ же его ребенкомъ, да это вроятно и было бы такъ, будь онъ ужь тогда благороднымъ другомъ дома, какого онъ корчитъ изъ себя теперь. Я позволилъ согнуть себя въ бараній рогъ, какъ какой нибудь глупый мальчишка. Это случилось слишкомъ внезапно; я не былъ приготовленъ къ этому. Да и что Генрихъ Шеель отыскался -- скверная штука. Кому бы пришло это въ голову, посл того какъ этотъ дуракъ отвлекъ вс подозрнія на себя, да еще въ добавокъ, посл того какъ я его такъ настращалъ! Поплатится же онъ за это, попадись только онъ мн въ руки, мошенникъ! Я покажу ему! ему и этой пустомел-поповичу, и тому старому плуту, и проклятому жиду, и ей... ей...

Онъ подошелъ къ большому простночному зеркалу.

– - Я былъ для нея не довольно хорошъ, такъ ли? Другія въ этомъ отношеніи инаго мннія. Вотъ въ чемъ дло: я слишкомъ дешево продалъ себя. Такой молодецъ, какъ я, могъ бы заявить совсмъ другія требованія, хоть я въ настоящую минуту ничуть не красиве, чмъ былъ вчера вечермъ Донъ-Жуанъ, когда за нимъ пришелъ чортъ. Но это такъ кажется отъ зеленаго стекла и жалкаго освщенія.

Стукъ въ дверь прервалъ его мрачныя размышленія. Пришелъ лакей спросить, скоро ли господинъ Брандовъ вернется въ столовую.

– - Сейчасъ! сказалъ Брандовъ.

Онъ бросилъ еще взглядъ въ зеркало.-- Однако, въ самомъ дл, на мн лица нтъ. Все равно! или даже лучше! Они подумаютъ, что я боюсь за завтрашній день, и тмъ скоре пойдутъ на приманку, глупцы! а завтра у меня будетъ въ карман мои тридцать или сорокъ тысячь -- остальное все пустяки.

XXXIV.

Ясное сентябрское утро свтло надъ старымъ ганзейскимъ городомъ, на извилистыхъ улицахъ котораго царствовала сегодня необыкновенная тишина,-- такая тишина, что служанки, праздно стоя въ открытыхъ дверяхъ, могли безпрепятственно жаловаться другъ другу черезъ улицу на свою горькую долю. Въ самомъ дл, не обидно ли, на второй день -- самый главный день, когда вс на свт, даже маленькій мальчикъ, что учится шить башмаки у башмачника Банка, и тотъ ушелъ,-- оставаться сторожить домъ? А ужь экипажъ кучера Копна шестой разъ пріхалъ порожнимъ, и стоитъ теперь на углу у аптеки; но барышни вчно такъ долго наряжаются и никогда-то не готовы. Гршно это и стыдно, какъ подумаешь, что иныя порядочныя двушки, которыя не заставили бы экипажъ дожидаться, даже и пшкомъ-то не смютъ туда сбгать. Но когда кошки нтъ дома, мыши прыгаютъ по столамъ и скамьямъ.

Веселыя двушки, приближаясь другъ къ другу все ближе да ближе, схватились за руки и принялись кружиться но мостовой, то уходя отъ солнца въ тнь, бросаемую домами, то изъ тни на солнечный свтъ,-- но вдругъ съ визгомъ вырвались другъ отъ дружки, и каждая полетла къ своей двери, когда изъ большаго тихаго сосдняго дома вышелъ неизвстный господинъ.

Готтгольдъ съ Цециліей и старикомъ Бослафомъ всю ночь провелъ у кроватки Гретхенъ, а добрая Стина то приходила, то уходила. Нсколько разъ они думали, что уже наступаетъ послдняя минута; но маленькая хрипящая грудка, которую Цецилія прижимала къ своей груди, опять собиралась съ силами, и Цецилія снова опускала свое сокровище на подушку, которая едва ли была бле нжнаго блднаго личика. Посл полуночи лихорадка немножко утихла; докторъ, пришедшій рано утромъ, сказалъ, что опасность, къ сожалнію, еще не прошла, но что онъ надется на нсколько спокойныхъ часовъ,-- и убдительно просилъ воспользоваться этимъ промежуткомъ и запастись новыми силами, въ которыхъ вс они такъ нуждались.