Профессия – лгунья

— Хорошо… Куя! Я Ризе тоже приглашение делаю!

Подошла Ольга:

— Миша, как ты мог?

— Прохая, прохая! Где твоя рюбовь?

Я схватила микрофон, чтобы не слушать эту нескончаемую волынку, и стала петь в караоке.

Через час Миша ушёл. Ольга отправилась его провожать на крыльцо, а вернулась взъерошенная, злая.

— Что опять? — спросила я.

— Полез целоваться, урод! «Если рюбовь, — говорит, — поцелуй!». Я чуть ни сдохла! А зубы-то, зубы! Господи, будто асфальт жевал. А на морде у него трупные пятна.

— Да не трупные, а пигментные.

— Ой, точно, слово перепутала.

Мы стояли в холле. В этот момент мимо пробежала Аира, раздираемая рыданиями, отпихнула меня и забежала в туалет. Мы осмотрелись, что происходит. В зале сидел ее постоянный гость и любовник, который на этот раз сделал приглашение не Аире, а Моне, глупой агрессивной филиппинке с большой силиконовой грудью. Безо всякой надобности Мона с гордостью докладывала каждому клиенту, что грудь ненастоящая.

Гости, часто мучимые ревностью, нередко использовали этот самый распространенный и действенный способ наказать хостесс. На глазах «возлюбленной» приглашали к столику другую девушку и упивались флиртом с той, другой, возбуждая в «покинутой» самолюбие и страх потерять свои деньги. Это действительно был самый эффективный способ усмирить разнуздавшуюся, забывшую своё место хостесс. Это большей частью касалось гостей, которые не один год ходили в клуб к своей любовнице и изо дня в день оставляли в клубе кругленькую сумму. Если девушка, слишком поверившая в постоянство своего клиента и любовника, активно кокетничала на его глазах с другими своими гостями, менее постоянными и обеспеченными, тут могла и администрация встревожиться и напомнить девушке, что при таком поведении от нее останутся рога да копытца. Клуб был заинтересован в том, чтобы счет клиентов каждой хостесс рос, но чтобы это было умело, без провокаций. Если два гостя одной девушки оказывались в клубе в одно и то же время, по правилам клуба она должна была сидеть с каждым по очереди по пятнадцать минут, и под обстрелом глаз ожидающего держаться сдержанно. А после ухода сломавшегося, сдавшегося гостя, с оставшимся можно было вести себя как угодно.

Аира часто экспериментировала со своим любовником, упорно выискивала грань, за которой он утратит самообладание. На его глазах вела себя с другими недвусмысленно, а потом со святой верой в свою правоту доказывала ему, что это ему что-то там померещилось. На этот раз он прибег к традиционному наказанию. Пригласил к столу другую.

Мона переплюнула в своей алчности и агрессивном самолюбии даже самых прожженных хостесс, которые проработали в Японии по семь-восемь лет. Которые уже не имели в жизни никаких ориентиров, кроме богатых гостей. И никаких ценностей, кроме денег. Но Мона уже в свои двадцать была просто кладезем всех этих пороков в квадрате. И теперь, когда Аира, прежде до безобразия пресыщенная и швыряющаяся деньгами, оказалась надломленной и плачущей, Мона ликовала. Это был какой-то истерический восторг. Казалось, деньги в тот момент были для неё второстепенны. Но сам кураж от чужого поражения был таким сладостным.

— Господи, Олечка, пусть между нами никогда не случится ничего подобного, — сказала я Ольге, наблюдая эту картину.

— Ну, дура ты моя, — сказала Ольга с напускной суровостью, — Ты что!

— Прошу тебя, давай никогда не будем делить поклонников, кексов, кто бы это ни были. Сколько бы ни говорили, что кексы — это перетекаемая субстанция, но давай ни за что не будем так циничны по отношению друг к дружке!

— Конечно, — горячо сказала Ольга, — Ты что! Даже не будем обсуждать это. Есть же какая-то негласная черта между хостесс, которую переступать нельзя.

— Да чёрт его знает, где эта черта. Видишь, как они топчутся по бошкам друг дружки, и считают, что ничего.

— Что же у них теперь такое напряжение? Почему всем так не по себе, раз не существует такой черты?

— Ольга, как хорошо, что ты понимаешь меня.

XXIII

Как-то к нам в клуб заглянули трое молодых людей. Два японца с другом перуанцем. Пригласили нас с Ольгой к столику и сразу признались, что постоянными гостями не будут, поэтому играть роль хостесс с ними не нужно и уловки всякие применять для охмурения тоже не за чем. Когда кто-то из них собирался закурить, мы с Ольгой по инерции хватались за зажигалки, чтобы дать прикурить, но они словно обижались. Долго пытались объяснить нам, что молодёжи эти порядки чужды. Что им не нравится, когда за ними ухаживают. И что они сами с удовольствием поухаживают за нами. Японец Тукано с обесцвеченной шевелюрой терпеливо объяснял мне, как есть перепелиные яйца и японские супы. Перуанец Виктор травил анекдоты, пародировал каких-то испанских актеров и рисовал на нас шаржи. Ольга танцевала со здоровенным Акиро. Непринуждённое веселье так захватило всех, что ночь пролетела незаметно, и к концу нашего рабочего дня расходиться никому не хотелось. После закрытия клуба мы пошли в бар нашего хозяина. Едва мы вошли в изакаю и собрались разуваться, как мальчики японцы принялись нас разувать сами. Волновались, не хотим ли мы спать, и пичкали нас едой.

Было заказано много еды, пива и вина. Возбужденные и нетрезвые, все шумели, хохотали, перебивали друг дружку. В этой неразберихе Акире не додали порцию риса. Тогда я всыпала рис из своей тарелки прямо ему в спагетти. Он растерянно наблюдал.

— Ешь, — сказала я.

Подключилась Ольга:

— Нет, вначале микс! Микс, микс! Очень вкусно! — перемешивая рис со спагетти, утверждала она.

Бедный Акира стал покорно всё перемешивать и есть.

— А скажите, у вас рис вообще руками не едят? А то вот филиппинки утверждают, что так гораздо вкуснее, — сказала я.

Тихий покорный Акира вдруг рассвирепел:

— Но но! Руками! И в Индии тоже руками! Вначале, — он вдруг вскочил с места и продемонстрировал наглядно, что делают в туалете, — а потом этими руками едят! — возмутился он.

Все повалились со смеху.

К шести утра японцы стали собирать все подушки, которые были в изакае, и устилать их в ряд.

— Это для чего? — поинтересовалась я.

— Извините, — сказал Тукано смущённо, — до работы осталось три часа. Мы поспим часок. Ладно?

Скрючившись на подушках, они сразу засопели, как дети, будто всегда спали в таких спартанских условиях.

Мы втроём ещё долго перешептывались. Виктор рассказывал нам о своих тщетных попытках заработать в Японии. Впервые он приехал сюда в девятнадцать лет и семь лет копил деньги, чтобы дома, в Перу, открыть кафе. Когда кафе открылось, рэкетиры учинили ему травлю. Началось вымогательство. Виктор воспротивился и однажды утром на месте своего кафе обнаружил пепелище.

— После этого я отчаялся чего-то добиться в своей стране, — сказал он горько, пряча подступившие слёзы, — Я стал колесить по свету и просто зарабатывать на жизнь. Я не думаю о завтрашнем дне. Мне тридцать три года, а у меня нет ни дома, ни семьи. Я так давно езжу по миру, что уже не знаю, где мой дом.

Потом он принялся гадать нам с Ольгой по руке.

— Сколько у меня будет детей? — спросила я.

— Трое, — ответил он уверенно.

— Всё-всё! Больше ничего не говори! Это самое лучшее гадание, которое я когда-либо слышала! Ура!

— Послушайте, — вдруг сказал Виктор, — не становитесь никогда такими, как филиппинки, никогда. Они продажные. Вы не такие.

— Ну, легко быть гордой птицей, когда ты знаешь, что пожрать завтра, — сказала я.

— Мы не выживаем, как филиппинки, а копим деньги, чтобы жить лучше, — сказала Ольга, — Может, если бы ты знал, как трудно филиппинкам, то говорил бы другие слова.

— И всё же, не продавайтесь никогда, — ответил он.

Через несколько минут Виктору позвонили. Он вышел за дверь и тихо заговорил по-английски:

— Нет, там я не могу. Слишком много филиппинок в одной комнате. Приезжай ко мне, а оттуда поедем в отель. Сколько?! Хорошо, я заплачу тебе, сколько хочешь. Не переживай.

На рассвете парни поймали такси и поехали на работу. Мы с Ольгой, будучи не очень далеко от своего дома, решили пройтись пешком. Но пошёл дождь, и мы побежали на станцию и сели в какую-то электричку. Когда поехали, поняли, что пейзаж нам незнаком. Мы предположили, что сели на другой путь. Вышли и вернулись на нужную станцию. Сели на электричку на другом пути. Но пейзаж опять оказался незнакомым. Снова пришлось возвращаться на стартовую станцию. Мы с Ольгой стали спорить, как нужно ехать, пререкаться, пока не рассорились совсем.

— Вот и езжай, как считаешь нужным, — сказала я.

— Вот и поеду, — ответила Ольга.

Мы разошлись по разным концам станции и, насупившись, косились друг на дружку. Когда подходили электрички, мы оставались на перроне, потому что по-прежнему не знали, куда ехать. Тут я брызнула со смеху. Картина эта рассмешила меня. Две пьяные дуры стоят по разным концам пустого перрона, и делают вид, что не знают друг дружку. Корчась от смеха, я стала носиться туда-сюда по перрону. На том конце закатилась и Ольга. Так мы с ней, задыхаясь от хохота и икоты, подбежали друг к дружке. Мы силились выговорить хоть слово, тыча друг в дружку пальцами, но ничего не получалось. Из прибывших электричек выходили люди, с недоумением смотрели на нас, а мы сидели на корточках и ухахатывались.