Профессия

– Ты совсем не бодрячок, – констатирует мой Босс и тоже садится напротив. – Как твои женщины? Не в силах тебе помочь?

Я хочу кивнуть, но продолжаю смотреть неподвижно...

– Я не рыба из аквариума, – говорю вдруг. – У меня своя жизнь.

– Я знаю, что ты не рыба, – отвечает он серьезно и снимает очки. – Но то, что ты считаешь жизнью, – это не жизнь. Ты говорил, что тебе это чуждо: Киев, метания между женщинами, такие вот необдуманные побеги... от себя самого, такая вот неопределенность.

Я делаю глубокий вдох, чтобы спорить. Но он не дает себя перебить:

– Прости... Ты, конечно, меня не понимаешь. Иногда я сам себя понимаю с трудом. Так злюсь на тебя, а… не на тебя, на самом деле...

Если бы я не балансировал на грани сознания и обморока, может, я бы лучше схватывал суть его признаний, но я не понимаю ровным счетом ничего. Вижу только, что и ему нелегко говорить мне эти маловразумительные фразы, что его глаза из бесцветно-стальных становятся ярко-голубыми и влажнеют. От этого в пору сойти с ума. И я почти схожу.

– Мы вместе учились, Илья. Вместе прошли специальную подготовку, служили в одном отряде и вместе оказались на войне. Настоящая война, бешеные пули, рев вертолетов, от которого глохнешь. Я отвечал за его жизнь, потому что был командиром. Потом мы участвовали в секретной операции по захвату одного чеченского лидера. Собрали всю информацию, подошли вплотную. А у командира была пятнадцатилетняя дочь – жила в Грозном, с теткой, мать ее умерла. И для того, чтобы он не упорствовал в даче показаний, было решено захватить и его семью. Это было не первое наше задание, но вдруг заклинило моего парня. Понимаешь, заклинило. Когда он увидел эту девчонку, то направил автомат на меня и приказал всем убираться. Помог ей бежать к своим, а эти «свои» его же и убили. Потом. Говорят, у нее на глазах даже. А мы все равно взяли ее отца, правда, он так ничего и не рассказал. Кровавое было дело...

Но этот парень... был мне дороже всех на свете. И я дал ему уйти, но это не спасло его... Не спасло. И ты мне очень его напоминаешь. И если это помешательство...

– Эту девушку звали Энжи, – говорю я. – И она тоже любила меня… за «того парня».

Он закрывает глаза рукой.

– Тебе нужно в больницу. Не будем рисковать с твоей раной.

Он поднимается. Нам просто открывают дверь.

И я падаю в обморок.

22. ВЕСЕЛУХА

Прихожу в себя от ощущения хрустящей чистоты... в белоснежной, хорошо кондиционированной палате. Учреждение похоже на прежний военный госпиталь, но по комфорту превосходит его во много раз. В палате телевизор с DVD-проигрывателем, жалюзи, белый шкаф для одежды, кресла для посетителей.

Ни врачей, ни посетителей нет. Я один – и очень доволен своим одиночеством. Рана на плече зашита, но выглядит не очень здорово – края воспалены и жжение не прошло.

От моей грязной одежды – нет и следа. Я абсолютно раздет и накрыт какой-то легкой простыней. Белое сияние чистоты слепит глаза.

Мне хочется посмотреть на себя в зеркало, я провожу рукой по лицу – и чувствую колючую щетину. Мой телефон, бумажник и пистолеты лежат на столике рядом с лекарствами. И это означает, что я абсолютно свободен.

Входит медсестра, улыбается мне и ставит капельницу. От капельницы тянет вену и хочется спать. Я проваливаюсь в сон, потом снова прихожу в себя от разговора, который происходит в моей палате.

– Как он себя чувствует? – спрашивает взволнованный женский голос.

– Организм ослаблен, но опасности нет.

– Это точно? – снова нажимает Леди Х.

Я открываю глаза.

– Привет.

– Привет, красавчик, – она кивает без улыбки.

Сестричка выходит.

– Уладили? – она садится рядом со мной.

– Не знаю. Я потерял сознание.

– Не удивительно.

– А ты как?

– Прекрати! Забудь все, что я говорила. А то будешь вечно спрашивать меня о здоровье.

– Ты очень красивая, Наташа. И совсем еще... восьмиклассница.

Она торопится отвернуться.

– Ничего, уютная палата. Знаешь, как я тебя нашла? Пришла к твоему следователю, а он мне говорит: «За недостатком улик дело закрыто, а бывший подследственный переведен в больницу с насморком», а сам пишет что-то, глаз на меня не поднимает.

– Он шутник вообще, – вспоминаю я Цаплина-Колобка.

Дотягиваюсь до телефона и набираю номер Эдиты.

– Дита? Здравствуйте... Да, все закончилось хорошо. Нет, еще не совсем закончилось, я пока в больнице – с насморком... Ну-ну, на самый счастливый этот день никак не тянет... Но я рад, что вы рады.

Леди Х слушает молча.

– Это подруга, – объясняю я ей. – Одна моя хорошая знакомая. Не хочу, чтобы она переживала за меня.

– Это она беременна?

– Нет. Свою девочку я не посвящаю в издержки своей работы. Ей нельзя волноваться.

– Позвони ей, – вдруг просит Леди Х. – Я хочу послушать твой голос, когда ты говоришь с любимым человеком...

И я понимаю, зачем ей это нужно. Иногда не хватает совсем чуть-чуть боли, чтобы расплакаться и стало легче...

– Лара? – говорю я в трубку. – Это я...

– Илья! – она вскрикивает. – С тобой все нормально?

– Да-да, прости, я не мог позвонить. Я уезжал, но уже возвращаюсь в город, скоро буду. Ты хорошо себя чувствуешь?

– Да, не волнуйся за меня. Все хорошо. Мне снились плохие сны... про тебя.

– Не переживай, моя девочка. Это всего лишь сны. Я очень тебя люблю...

Леди Х плачет беззвучно. И после этого – мы говорим спокойно о разных вещах. И я понимаю, что эта ее боль тоже осела на дно. И что скоро это дно захлестнет ее совершенно своей чернотой...