Проклятое поместье

Мрак удушает меня, я давлюсь им — чернота проникает мне в горло, я теряю равновесие и падаю на землю, на радость голодным червякам.

ГЛАВА 6 ПРОБУЖДЕНИЕ

Оглушительное дыхание доносится до моих ушей, это мое собственное дыхание, мое дыхание, которое идет из глубины бездонных колодцев легких... я не чувствую рук, я не чувствую горла от холода, горло в тисках, вместо стонов из груди вырывается хрип. Ослепительный свет ослепляет мои глаза, и только спустя минуту, из этого света вырисовываются очертания моих владений поместья.

Я сижу на могиле? Надгробный камень упирается мне в спину.

Я часть этого холодного утра. Я ледяная женщина? Я вижу отпечаток грязной ладони у себя на плече и ничего не помню.

Мои веки примерзли к глазам, я с трудом открываю их. Передо мной поднимается солнце — холодное, но ослепительно желтое. Уж лучше бы я замерзла насмерть, чем ожила в этой замерзшей приносящей боль оболочке.

Это промерзлое утро приносит первые снежинки больше похожие на крупу. Я поднимаюсь в надежде дойти до дома, словно ожившая статуя. Я пытаюсь размяться, а в ответ только хруст костей. Словно поднявшийся из могилы мертвец я направляюсь к дому, ощущая в ноге нарастающую боль. Я не могу позволить себе пролежать в доме несколько месяцев.

Потому что у меня их нет.

Что чувствует человек на пороге перехода, который превращается в прах, вместе с предметами окружения и воспоминаниями? Где взять отвагу, чтобы достойно встретить, ту, которую страшится каждый? Собрать чемоданы в последний путь. Я думаю, что уже достаточно устала от жизни, и уже нету сил на обиды, воспоминания, потому что история, доживающая свой век в моей памяти, только лишь пыль времен.

Старые картины в музеях Медланда с нарисованными королем и королевой, теперь походят на сцену из сказки. Кто из свидетелей тех дней, остается в живых? Я одна на всем белом свете еще помню хоть что-то от прошлых дней, когда гремели балы, и поэты читали стихи благородным дамам на аллеях садов, когда еще не было автомобилей и люди использовали лошадей, когда одежда была красивой, а не удобной в угоду дней, когда в ногах еще были силы, а в глазах не начинало темнеть...

* * *

В беспамятстве я добираюсь до кровати. Теперь я чувствую жар. Губами я жадно хватаю воздух, и боль во всем теле сводит меня с ума, глаза бесшумно рыдают, губы срываются в немой рыбий крик, пока я пытаюсь освободиться от грязного одеяния, и только спустя час мне удается сорвать с себя платье. Я остаюсь нагой, как младенец. Теперь весь дом видит меня такой и мне становится стыдно.

Из последних сил я гляжу на платье, чтобы увидеть отпечаток грязной ладони. И вдруг вспоминаю, как оступилась ночью и повалилась на могилу, и как рыхлая земля поглотила меня целиком, как обнимала меня могильная грязь.

Пальцы касаются отпечатка.

Я помню, как вылезла из могилы и как, кричала, надрывая горло, что Себастиан оставил меня одну, и сбежал как трус... что меня больше некому защитить. Как тяжелая распухшая рука опустилась на мое плечо в ту ночь.

Я вижу в окне фигуру.

"Себастиан?"

Но стоит сморгнуть, как призрак исчезает.

Я так устала... проваливаюсь в сон. Мне снится серая дымка. Она отделяет меня от реального мира, где люди: живут беззаботной жизнью, своими житейскими проблемами, дышат воздухом, ходят на рыбалку, работу, пикники, слышатся детские голоса и звонкий хохот влюбленных, крики мальчишек на школьном дворе, звуки грузовиков, везущих коробки по магазинам. Я все это слышу, но не могу пробиться сквозь дым, он обволакивает меня. Что-то бледное ходит среди пелены. Что-то меня поджидает.

Сон становится беспокойным.

Вот я выхожу на балкон второго этажа, а передо мной расстилается кровавое небо Гренвиля с которого светит розовая луна. На мое поместье надвигается гигантическая черная гора и чем ближе она надвигается, тем четче становятся ее очертания. Постойте-ка, это вовсе и не гора, а невероятных размеров катафалк гробовщика Кристофа. Он едет прямо на дом, желая раздавить его большими колесами, и я знаю, что в черном кузове этой машины-смерти лежит пустой гроб, и что этот гроб предназначен мне.

Я просыпаюсь.

Я открываю глаза и ощущаю в горле странное першение, мне кажется, что я чувствую какое-то шевеление и, открыв рот пошире, засовываю туда свои пальцы, чтобы нащупать, что мне мешает. Что-то липкое. Кажется, я ухватилась за мягкий кусочек плоти, мне бы только его подцепить, кажется, мне удалось ухватиться за него, вытаскиваю мерзость которая повергает меня в ужас — тонкий склизкий извивающийся червяк!

Мне дурно.

...

Меня рвет червями, жуками и гусеницами.

...

Я просто шокирована!

— Почему я должна уйти? Я хочу жить! Дышать воздухом! Гулять среди яблонь и кормить уток! Я не хочу в могилу! Я не хочу в могилу! Я не хочу в могилу! Нет! Нет!!! Не-е-ет!!! Я не сумасшедшая!!! Не сумасшедшая!!! Проклятые выродки, уберите от меня свои мертвые руки!!! Уберите руки!!! Мне больно! Уберите кинжа-а-а-а-а-а-ал!!!

Без сил я свисаю с кровати и вижу, как куча моих рвотных масс живым потоком гадов, расползается по полу и исчезает, будто и не было их.

Я остаюсь свисать с кровати немая и обессилившая. Я знаю, что куклы все видели. Прямо сейчас они обсуждают старую Трис.

— Жалкое зрелище, дорогуша, — "сочувствует" Пэтти.

Бэтти тоже не остается в стороне:

— Ты безумная старуха и тебе пора в могилу, твое место в земле.

— Нет... — пытаюсь ответить я через осипшее горло, из которого вырываются только свистки и шипение. — Я еще жива... Я живу...

— О Триси, не обманывай себя, — продолжает Бэтти.

К разговору присоединяется Анфиса:

— Ты можешь обмануть нас, Белатрис, но себя ты не проведешь, ты поступаешь несправедливо, отнимая у червей их заслуженный корм.

— Ах, как мне все надоело... Убирайтесь... Убирайтесь...

Теперь я вижу в окне инспектора из коммунальной службы. Он подглядывает за мной. Он видит, как я беспомощна на кровати и громко хохочет.

Мне стыдно.

— Разоблачили.

Теперь меня точно отправят в сумасшедший дом.

Лицо инспектора озаряет злорадная ухмылка, он довольно потирает руки и грозит мне пальцем, в очередной раз разражаясь хохотом, держась руками за толстый живот. Я хочу встать, чтобы обрушить на него свою трость.

Но я не могу встать с этой проклятой кровати.

* * *

Я провела в бреду целую вечность.

Несколько раз к дверям подходил мальчик Марк. Он стучался, но я принимала его стук, за происки дворецкого, и кричала, чтобы он убирался.

Мальчик испуганно убегал, оставляя продукты на пороге.

* * *

— Как думаете, девочки, наша графиня мертва?

— Она мертва как старая пробка. Вскоре начнется разложение, и тогда наша комната станет дурно пахнуть.

— Нужно закопать ее в землю... к червям, к червям...