Прокурор

Все пошли за ним.

Возле самой воды стояли стол, стулья. Рядом в мангале весело трещал огонь под чугунным котлом, в котором шкворчало мясо с луком. Приехавших приветствовала высокая женщина, лет тридцати пяти, в старых потертых джинсах и в майке с короткими рукавами. У нее было продолговатое лицо, мечтательные глаза и пепельно-серые волосы, падающие на плечи.

– Моя жена Эрна, - сказал Боржанский, обращаясь к тележурналистке.

– Очень приятно. Флора, - протянула руку девушка и подумала, что зря вырядилась, как на торжественный прием.

– Плов?
– потянул носом Заремба.
– Фирменное блюдо.

– Да, - кивнул Боржанский, шинкуя острым ножом морковь.

– Вы еще и кулинар!
– воскликнула Флора.

– Только плов, - покачал головой Герман Васильевич.
– Память о Средней Азии.

– Но уж зато готовит его - язык можно проглотить, - сказала Эрна. Меня даже не подпускает к котлу...

– Боюсь, не разучился ли, - сказал Боржанский.

Анегин, Заремба и Капитолина Платоновна уселись на стулья, а Эрна потащила Флору в дом (Баринова при этом заметила, что Боржанский укоризненно посмотрел на супругу).

Домик состоял из двух небольших комнат и застекленной веранды. Обстановка - самая простая. Кровати, старомодный платяной шкаф, телевизор старой модели. Зато на всех стенах - картины. Преимущественно пейзажи. В рамках и без них.

– Это все Герман, - с благоговением произнесла Эрна.

Чтобы не казаться невежливой, Флора стала внимательно рассматривать работы Боржанского.

– Здесь чувствуется влияние Юона, - сказала она, указывая на зимний пейзаж.

– Сразу видно знатока!
– обрадовалась жена Боржанского и особенно оживилась, когда Флора включила магнитофон: - А вы знаете, Юон пророчил мужу большое будущее!
– Она вздохнула.
– Если бы Герман захотел... Я ему твержу: займись по-настоящему организацией своей персональной выставки. Ведь у него столько почитателей! Пора бы уж и в Союз художников. В свое время ему предлагал рекомендацию сам Коненков! А Герман говорит: Левитан не был членом Союза художников, но это не помешало ему стать Левитаном... Ну посмотрите, разве это не совершенство?
– обвела она руками вокруг. Вам нравится?

– Очень, - кивнула Баринова.

Она остановилась возле небольшого холста с вечерним пейзажем.

– Герман Васильевич не выставлялся в Москве?
– спросила она. Кажется, я эту картину видела...

– Выставлялся, а как же!
– ответила с гордостью жена Боржанского. Ему и теперь предлагают, а он... Боже мой, ну как мне ему доказать, что нельзя так относиться к собственному таланту?!

И Эрна стала сетовать на то, что если бы муж бросил фабрику и целиком отдался живописи, то куда было бы больше пользы и ему и людям.

– А что, разве он сейчас не пишет?
– поинтересовалась Флора.

– В последнее время совсем забросил кисти и мольберт. Заедает производство... Хоть вы скажите ему!
– попросила Эрна.

Баринова пообещала.

Когда они снова вышли во двор, Флора заметила странного человека. Это был высокий жилистый мужчина, загорелый до черноты, с копной совершенно седых спутанных волос. На нем были короткие, чуть ниже колен, выцветшие штаны.

Мужчина сидел прямо на песке возле большой бочки, лежащей на боку в дальнем углу участка Боржанских за кустами виноградника.

– Кто это?
– Баринова остановилась от неожиданности.

– Пойдемте, пойдемте, - заторопилась смутившаяся Эрна.
– Он у нас немного того...

– она дотронулась пальцем до виска.

Флора успела еще разглядеть его светло-серые, спокойные и в то же время пронзительные глаза. Она невольно несколько раз обернулась в его сторону. И как ей ни хотелось подробнее расспросить хозяйку о странном мужчине, все же не решилась.

Боржанский пригласил всех к столу.

– Ну, за встречу!

Все подняли бокалы.

Фадей Борисович не выдержал, встал для тоста.

– Товарищи!
– Он откашлялся.
– Друзья! Герман Васильевич поднял первый бокал за встречу. Я бы хотел несколько расширить его выступление... Прошу прощения, я имею в виду тост... Нашей фабрике оказали честь представлять на голубом экране тружеников города. В лице Флоры Юрьевны, Заремба слегка поклонился в ее сторону, - подчеркну, очень милой и обаятельной, мы принимаем сегодня у себя в тесном кругу представителя славного отряда работников искусства. Это не просто встреча. Она символизирует союз творческих сил и производства...

Директор фабрики говорил в том же духе еще минут пять и всех утомил. А когда он закончил и все наконец выпили, Боржанский не без иронии заметил:

– Ну, слава богу, как раз и плов подоспел.

На столе появилось исходящее ароматом блюдо с живописно уложенным рисом, кусками баранины и целыми головками распаренного чеснока.

– Может, пригласим Иннокентия?
– вдруг предложила жена Зарембы.
– Он всегда так интересно говорит...

– Да-да, где ваш брат?
– обратился к Эрне Фадей Борисович.

– Он не пойдет, - ответила та.

– Ну я прошу, - капризным голосом сказала Капитолина Платоновна.

– Хорошо, - поднялся Герман Васильевич.
– Попросим осчастливить своим присутствием Диогена-второго...

Боржанский вернулся с Иннокентием. Помимо штанов теперь на нем была надета просторная белая рубашка с вырезом на груди.

Брат Эрны поздоровался, скромно пристроился у краешка стола.

Флора исподтишка разглядывала его. При всей внешней экстравагантности Иннокентий производил впечатление спокойного, уравновешенного человека. Она даже ощутила какую-то уверенность и силу, исходящую от него.

Все набросились на плов. Он же положил себе на тарелку лишь несколько листиков салата, ломтик огурца. К вину, которое налил ему хозяин дома, Диоген-второй даже не притронулся.

– Прекрасный плов!
– сказал Заремба, орудуя вилкой.
– Выше всяких похвал.

– Зря ты, Кеша, отказываешься, - поддел Анегин.

– У Иннокентия свои принципы, - вступилась Капитолина Платоновна.

– Это принципы для всех, - сказал Диоген-второй, невозмутимо жуя зелень.

– Поделитесь, - попросил Заремба.

– Надо потреблять пищу, которая несет жизненную силу, - спокойно ответил Иннокентий.
– В муке нет жизненной силы, а в неразрушенном зерне есть. Потому что сохранен зародыш...

Баринова обратила внимание, что Капитолина Платоновна слушает его, чуть ли не раскрыв рот.

– А как насчет мяса?
– с улыбкой спросил Анегин.

– Мясо убитого животного вредно, - с прежней невозмутимостью ответил Иннокентий.
– Перед тем, как скотину убивают на бойне, она испытывает страх, и организм ее наполняется ядами...