Промежуточный человек

— А кто производит?

— Кроме нас, никто.

— Так вы, значит, производите?

— Труб нет, а то бы мы сразу произвели бурение… За наличный расчет в сотню бы и вышло, если напрямую, ну и там все прочее, насчет угощения непосредственным товарищам… А так — пиши заявление.

Олег Михайлович говорил как бы обиженно:

— Раз вы хотите официально, будем делать официально.

— И сделаете? — уточнил Сватов.

— Обещать не могу. Потому как… труб нет.

— А неофициально что же, есть трубы? — Сватов чувствовал, что от такой невразумительности он закипает.

— Даже официально нет.

— А если я достану вам трубы?

— Лучше, если напрямую, чтобы за наличные…

Продолжалось это довольно долго, правда, по убывающей — накал разговора падал в соответствии с уровнем жидкости в бутылке. Зато в той же пропорции возрастала невразумительность: «Кто-нибудь еще делает?.. Это можно… Если официально… Это нельзя… Если не официально…» Ну и так далее…

— Ты с товарищем не крути, — вступил наконец Петя. — Товарищу надо сделать. А я тут тебе заказ составил, пока вы договаривались. — И повернувшись к селектору: — Валя, собери нам, пожалуйста, по третьему списку. Товарищ из конторы бурения к нам давно не заходил. — И многозначительно подмигнул Сватову.

Олег Михайлович вяло запротестовал:

— Я не при средствах.

Сватов понял Петю и поспешил предложить свои услуги:

— Ладно, ладно, я заплачу, потом разберемся.

И покраснел.

Взяток он еще ни разу в жизни не давал, оттого и смутился. Но его смущения никто не заметил. Зато разговор сразу как-то продвинулся.

— Пишите от совхоза письмо, — сказал начальник потеплевшим голосом. — На той неделе и пробурим.

— Нельзя на той неделе, — сказал Петя. — У него без воды стройка стоит.

— Понял, — охотно согласился Олег Михайлович. — Тогда завтра. Но я лично должен быть. Чтобы на месте и непосредственно…

— Ладно, ладно, — выпроваживал его Петя, подталкивая к дверям и вручая перевязанную шпагатом коробку, — замочим мы еще эту скважину.

— Обязательно надо присутствовать. Лично, — все еще твердил свое Олег Михайлович, в одной руке держа коробку, а другой, свободной, пытаясь надеть шляпу. — Без моего присутствия не могу. Обязательно чтобы лично.

— Трудный кадр, — сказал Петя, прикрыв за гостем дверь. — Боюсь, что с ним вам еще придется помучиться.

— Ну, ничего, — мрачно успокоил его Виктор Аркадьевич. История со взяткой его изрядно подогрела. — Теперь-то уж я с него так просто не слезу.

В тот же понедельник к обеду Сватов приехал ко мне.

— Ты спрашивал про стратегию? Вот теперь давай об этом. Заявку на сценарий я за тебя уже написал… Но все по дороге. Собирайся, и едем.

Я ничего не понимал. Какая заявка? Какой сценарий? Куда мы едем?

Но Сватов снизошел только до ответа на последний вопрос:

— Едем к Кукевичу. Это приятель Пети. Я тебе о нем говорил, даже знакомил вас, но ты, конечно, не помнишь. Потрясающая личность!

Я помнил. Знакомил он нас за год до описываемых событий. Потрясающая личность оказалась тогда маленьким, скромным и мечтательным человеком со смешным ежиком темных волос, делающим его похожим на бобра. Это был вполне обычный руководитель одной из бесчисленных организаций, выросших, как опята у пня, вокруг сельского хозяйства. Но Сватов умел видеть в людях то, что он видеть хотел. И сейчас, оглядываясь, я начинаю подозревать, что у Виктора был на Кукевича дальний прицел.

А может, и не было? Может, снова в его жизни все счастливо совпало. Или просто он опять сумел все повернуть в свою сторону? Впрочем, куда его только не бросала, куда только не выносила жизненная активность.

— Слушай, — говорил тогда он. — Вот о ком тебе надо писать.

— А почему именно мне?

— Ты же пишешь о селе. Но о чем ты пишешь? Ты же не видишь главного.

— А Кукевич видит?

— Он тоже не видит. Но главное вокруг него. Он в нем варится. Вместе со своей конторой. Кукевич — квинтэссенция. Это человек, работающий сегодня на село. Со всей его беспомощностью, со всем отсутствием полета, со всей его робостью и нерешительностью дерзаний… Вокруг него все проблемы. Здесь все, что мы даем сегодня селу. И все о том, как мы это делаем. С какой кустарностью и примитивностью подхода… Бери и пиши — проблема на блюдечке. Вглядись в лицо его конторы, вспомни о тех высоких словах, которыми мы ее напутствуем, о той ответственной миссии, которую мы на нее возлагаем, и ты увидишь: король-то голый… Вот об этом и надо писать. Здесь-то как раз — самый жизненный интерес. Здесь сама жизнь, что называется, в собственном соку…

Интерес к жизни у Сватова всегда был. Но был еще и вкус к ней. Он не столько интересовался жизнью, сколько в ней участвовал.

Поэтому сейчас на предложение немедленно бросить все и ехать к Кукевичу я ответил согласием. Интересно посмотреть не только на «голого короля», но и на то, что с ним Сватов собирается делать.

Он угадал мои мысли:

— Мы его слегка приоденем. Немножко вытащим и чуть-чуть приподнимем… А ты об этом напишешь. Идея у меня, как ты, наверное, уже догадался, есть.

Уж в этом-то я не сомневался.

— В таком случае едем, чтобы все не рассказывать дважды. Я ему о тебе звонил. Нас ждут.

Здесь мне необходимо приостановиться, чтобы подробно познакомить всех с Петром Васильевичем и историей его отношений с Петей. Иначе многое из дальнейшего просто невозможно понять.

Всю свою трудовую жизнь Петр Васильевич Кукевич занимался строительным снабжением. Служил исправно, конфликтов избегал, отчего довольно быстро дослужился до должности начальника главснаба; работу свою любил, но мучался ею несказанно из-за полного несовпадения характеров с руководителем строительного ведомства, для обеспечения которого всякой всячиной и существовал главснаб.

Был Кукевич человеком тихим, исполнительным, честным и по-честному инициативным. Звезд с неба не хватал, но дело свое знал, добиваясь в нем строгого порядка. Стол у начальника главснаба был застелен громадным, разграфленным цветными фломастерами листом ватмана, на котором он с особым удовлетворением старательно проставлял остро отточенным карандашом крестики против каждой из сотен закрытых позиций.

Снабженцем он был «от бога». В снабжении вырос, правила и тонкости коробейного дела впитал как бы с молоком матери, оттого жил в нем органично и даже любые неизбежные отступления от юридических норм и законности совершал просто и не вызывающе, грешил буднично и естественно, не терзаясь сомнениями, не испытывая страха. Вся жизнь его определялась заявками организаций и их нуждами, которые он вдумчиво изучал и знал досконально. Движим он был только интересами дела. Для себя лично никогда ничего не урывал, поэтому угрызения совести его не тревожили.

Руководитель ведомства буквально подавлял Кукевича своей необузданной неуправляемостью, граничащей с самодурством. Во все дыры он влазил, всем руководил и распоряжался, всеми командовал, за дело настолько болел душой, что производил на Кукевича впечатление душевнобольного. В ощущении своей незаменимости доходил до истеричности. Больше всего любил, чтобы все обращались прямо к нему. Поэтому никогда, никому и ни в чем не отказывал. Энергичностью он обладал исключительной: за день ухитрялся принимать до полусотни просителей. На столе Кукевича постоянно трещал прямой телефон, по которому поступали крутые и безоговорочные команды немедленно и срочно что-то отпустить. С каждым посетителем шеф распалялся все больше; к концу дня он уже окончательно входил в распределительный раж. Несчастный Кукевич сокрушался, потом сопротивлялся, потом восставал. До полусотни раз на день Петру Васильевичу приходилось подниматься в начальственный кабинет за указаниями; сначала он туда входил, потом вбегал, потом врывался, трясясь от возмущения и негодования. Выходил же обычно смиренно притихшим, осторожно прикрывая за собой дверь. И отпускал, отгружал, направлял. Вытирал ластиком свои бесценные крестики, сокрушенно вздыхая и расстраиваясь. А вечерами засиживался допоздна, ероша свой ежик и пытаясь как-то свести концы с концами, снова выстраивая импульсивные дерганья шефа в какое-то подобие системы…