Промежуточный человек

Значение, которое клиенты Пети придавали таким пустякам, удивляло. Их готовность благодарить и помнить завмага за такие мелкие услуги казалась странной. Так стараться за какие-то сосиски!

— Почему же он так всемогущ? — спрашивал Сватов. И сам же отвечал: — Да потому и всемогущ, что живет в определенной системе отношений, повторяю, не им придуманной. Он же не виноват, что его клиенты готовы делать за сосиски то, что они не хотят и не делают ни за должностные оклады, ни за награды, ни за продвижение по службе. Оклады-то они и не суетясь получат, так же как и награды, и повышения.

— Здесь, положим, ты прав, — говорил Дубровин.

Видели они со Сватовым одно и то же, но по-разному. И понимали одно и то же, но по-разному.

Промежуточный человек изобретателен и выдумал для своего удобства — это подметил Дубровин — множество промежуточных же показателей, по которым можно создавать видимость успешной работы и роста производства, даже не давая в итоге ничего. Именно так, по мнению доцента, рождались и потом числились в главных показатели освоенных капитальных вложений у строителей (когда важно истратить побольше средств, независимо от того, что ты построишь), валового производства (неважно что — лишь бы произведено), поднятых гектаров мягкой пахоты (лишь бы пахать — неважно, что вырастет), стоимости ремонта техники (пусть даже она и вообще не работает)…

— Что такое урожайность? — язвительно вопрошал он. И сам же отвечал: — Это главный показатель, по которому недалекие люди судят об успехе сельского хозяйства. «Сколько зерновых с гектара? — спрашиваешь ты, приехав в колхоз. — Каков удой с коровы?» И если урожайность высока, если надои солидны, тебе уже все сразу ясно. И ничего больше тебя уже не беспокоит.

— А тебя? — перебивал его в таких случаях Сватов.

Дубровина беспокоило совсем иное.

— Нас, — он всегда в таких случаях говорил «мы», «нас», «нам», — нас интересует вовсе не это. Нам важен не бункерный вес, когда зерно взвешивается вместе с сорняками, нам нужен и не вес влажного зерна — мы должны получать не сорняки и воду, а протеин, белки, углеводы, причем получать всего этого как можно больше. Урожайность или там удои, как основные показатели успеха, — это еще одна лазейка для любого Федьки, позволяющая ему осуществлять приписки. И морочить нам голову. Засеял втихую на десяток гектаров больше, отчитался за рост урожайности, а зерна-то больше не стало. Да и что это за зерно? Не говоря уже о затратах… Федька заставит своих людей доить коров вручную, он нахимичит с кормами и поголовьем, он подаст в сводку пять тысяч надоев с каждой коровы, и мы будем читать о нем репортажи, смотреть фильмы, возносить его на пьедесталы и вручать ему ордена… А когда он однажды перестанет нас устраивать, когда он на чем-то сорвется, когда его слишком занесет, мы создадим комиссию. Все — и гектары, и поголовье, и бухгалтерию — проверим и снесем ему голову. И снова напишем о нем, только теперь уже разгромные статьи. Совсем забыв о том, что мы его сами породили и взрастили… Почему и зачем мы его взращивали? Да потому, что такой он нам удобен, такой он у нас всегда «под колпаком», им-то мы уж всегда можем управлять. Поставить его в зависимость от результатов его работы мы не хотим, мы этого даже боимся. Нам важнее, чтобы он от нас зависел, чтобы каждый Петя был для него благодетелем…

— Хорошо, — говорил Сватов, как бы соглашаясь с приятелем. — А дальше?

— Что — дальше? — не поняв вопроса, Дубровин замолкал.

А Сватов продолжал как бы за него:

— Дальше как раз то, что и Петя нам нужен. Сначала чтобы пользоваться его услугами, а потом, чтобы в случае чего направить на него весь общественный гнев… что ты первым и делаешь. Как же, как же! «Во всем виноваты продавцы и завмаги».

— Ты что-нибудь предлагаешь? — спрашивал Дубровин.

И тянулся за свирелькой. И что-то воинственное исполнял, снижая тем самым излишнюю напряженность и даже напыщенность разговора.

Старые приятели, они всегда стремились оставаться в приятельских отношениях. Иногда мне кажется, что и в Ути они бы не поссорились, не будь оба безнадежно русскими людьми, отличительной способностью которых всегда было из-за разности взглядов доходить до смертельных обид.

Предлагал же Сватов всегда одно: не довольствоваться отпущенным, не ждать глобальных общественных перемен, а действовать, не заботясь о методах и средствах. И говорил он сейчас об этом не без самодовольства:

— «Место замечательное»! — передразнил он Дубровина. — Оттого, что глушь, оттого, что запустение. Вместо мельницы — замшелые догнивающие сваи. «Замок старинный у дороги!» Его умиляют развалины: «Ах, как трогательно, как красиво!» Как хорошо, мол, что хоть немножечко осталось нетронутой красоты! Хоть чуть-чуть дарового удовольствия. Какая тихая и чистая, смиренная радость…

Дубровин выпрямился:

— Любому соседству с Федькой я предпочитаю запустение и развалины. И любому сотрудничеству с ним. И любым преклонениям за… колбасу.

— Экие мы чистюли! Как смиренно научились пользоваться тем, что досталось. И осталось. От прежнего хозяина, от соседа… Неужели ты не понимаешь, что довольствоваться тем, что есть, — пошло?

— Культура, Витя, — здесь Дубровин уничтожающе посмотрел на Сватова, — культура не создается грязными руками и людьми, лишенными чувства собственного достоинства…

— Ах, вот оно что, — Сватов помедлил, словно примериваясь. — С твоим подходом, Гена, мы до сих пор не выбрались бы из пещер. К счастью, человечество всегда делилось на людей создающих культуру и потребляющих ее.

— Я бы сказал иначе: на создающих культуру и… культурных. В таком случае я предпочитаю оставаться в числе последних. Хотя по части разделения труда ты, несомненно, прав. Одни читают книги, другие их пишут. С этим приходится смиряться и тем и другим.

Дубровин посмотрел сначала на Виктора Аркадьевича, потом на меня.

— Желаю удачи, — сказал он. — Счастливо оставаться. А я умываю руки.

Наш приятель спустился к реке и действительно самым тщательным образом вымыл руки. Поднялся на взгорок, задумчиво глянул на темную воду, потом по сторонам, словно прощаясь с этими местами навсегда, и пошел к машине.

Глава шестая ГОЛЫЙ КОРОЛЬ

В понедельник утром Сватов первым делом заскочил в универсам к Пете. Надо было решать с бурводами. Наступление в Ути он разворачивал широким фронтом и сразу на всех участках. Раскрутив дело с водой, намеревался переключиться на остальное. Но здесь все оказалось гораздо сложнее, чем можно было предположить. Организация, занимающаяся бурением скважин в сельской местности, находилась километрах в сорока от города, к сожалению, не в сторону Ути. От универсама, правда, совсем недалеко. Сватов намеревался, прихватив Петю, отправиться туда для знакомства, но директор магазина его остановил: сейчас сам будет. Набрав номер, он попросил к телефону Олега Михайловича. Того на месте не оказалось. Где-то на территории, ответила секретарша.

— Опять, значит, загудел, — пояснил Петя, прикрыв ладошкой микрофон. — Там, на территории, у него одни трубы. — И, убрав ладонь, попросил: — Объявите по радио, чтобы срочно подошел к аппарату.

— А кто его спрашивает?

— Скажите — Петя. Я буду ждать, пусть перезвонит.

Минут через двадцать Олег Михайлович явился лично. Глянув на него, Петя окончательно удостоверился в верности своей догадки. Начальник бурвод гудел и подрагивал, как телефонный столб в ураганный ветер. Даже содрогался, готовый надломиться. Петя открыл сейф, достал бутылку «Московской» и граненый стакан. Олег Михайлович посмотрел на него укоризненно и погрозил пальцем. В том смысле, что в рабочее время он ни-ни. Тем более в одиночку.

— Что я тебе, водопроводчик? — сказал Олег Михайлович, вынимая второй стакан из кармана своего дождевика.

Сватова растрогал малосольный огурчик, который Олег Михайлович из стаканчика вытряс и тут же ловко перочинным ножиком разделил на кружочки.

— Я за рулем, — сказал Петя. — Товарищ тоже. Ты лучше скажи, как товарищу на участке скважину пробурить.

— На дачном, что ли? — Начальник бурвод оживился, но, услышав пояснение про ветеранов, тотчас сник. — Частным лицам бурение не производим. Только для организаций.