Прорывая мрак времён

— Тело… — Дотошно выискивал раны, язвы, синяки, хоть что-то, объясняющее причину смерти. — Череп — без видимых травм. Также — уши, нос, рот, зубы… шея… — Поднял одну руку, вторую. Ощупал подмышками. Пальцы скользили по телу как утюг, отглаживающий полотенце. Грудь, живот. Заученными движениями проверил ноги, ступни. Перевернул труп на бок. Констатировал, вернув обратно: — На теле видимых повреждений не обнаружено.

Взял скальпель, глянув на настенные электронные часы — четыре нуля. Полночь! Время колдовства, приспешников тьмы — ведьм, нечисти и нежити. Странно, с чего пришло такое сравнение? Повернулся к трупу… Кошка! Виктор застыл, не в силах пошевелиться. Тело словно парализовало — руки, ноги онемели, язык прилип к нёбу. Вместо крика вырвался едва слышный хрип. Зверь, окутанный прозрачным серебристым облаком, не отреагировал. Задние лапы упирались в грудь девочки, верхние в щёки. Морда склонилась над лицом, будто гипнотизировала. Из распахнутой пасти в приоткрытый рот лился чистый красноватый свет — перетекал как неспешная река. Секунду тянулся и оборвался — кошка, как стояла, так упала.

Выдохнуть не удавалось. Сердце лихорадочно заколотилось — то сжимаясь до боли, то выдавая сильный толчок. Перед глазами пелена. Ужас лишил способности связно мыслить. Виктор выронил скальпель, не в силах двинуться с места. Девочка сморщила нос — скривилась, будто съела лимон. Веки затрепетали… картинка ускользнула… чернота утянула в омут.

Глава 2

22 июля 2005 года

Катя вдохнула глубже — жива! Свежий воздух — свобода! Выйдя из больницы, приставила руку козырьком, пряча глаза от ослепляющего солнца и кишащего разноцветия: люди, рекламы, вывески, машины. Первый раз за месяц после воскрешения вышла на улицу. «Клиническая смерть», — так написано в справке. Как хорошо, что нет телевизионщиков. Вспышки, съемки, интервью достали за это время. Папарацци перестали интересоваться, когда врачи заверили: Выходцева Екатерина — не уникальный случай. Такое случается, правда, крайне редко. Привели уйму других, более значимых примеров, отбив ажиотаж к ней. Правда, они, всё же помучили ещё с недельку, а потом шумиха утихла.

На душе тревожно! Хочется озираться, чего-то высматривать. Застоялый воздух усугублял самочувствие тяжестью и сухостью. Впрочем, как и всегда. Чего удивляться? Ростов летом безжалостен.

А вот и предки! Радости не прибавилось… Нет, конечно, хорошо, что приехали забрать, но ощущения странные. Словно чужие давят, заставляют делать, что не хочется. Так успокоиться! Любимые приближаются. Перескакивая через ступеньки, бежал отец. Худощавый, долговязый. В бежевых льняных брюках и развевающейся рубашке с коротким рукавом. На бледном, осунувшемся лице светились зелёные глаза. Мать за ним не поспевала — фиалкового цвета туфли на высоченных шпильках и короткое платье в тон, всё же не созданы для бега. Каблуки звонко цокали по цементной лестнице, отдаваясь болью в голове.

— Доча… доча… — махала она.

Невысокая стройная блондинка с аристократическими чертами лица. Голубые глаза и губы слегка подчёркнуты неярким макияжем. Волосы с идеально уложенной стрижкой каре. Мать всегда следила за собой, чему и учила. Хотя часто досадовала, что дочь так на неё не похожа. «Вся в отца!» — с сожалением и глубоким сочувствием протягивала она: «С такой внешностью трудно найти мужа. Радует, что пока не толстая». М-да… Обижаться? Конечно, обидно, что не оправдала надежд матери, но гены… С ними ничего не поделать!

— Девочка моя, — отец, подскочив, сжал в объятиях. Видно, что переживал — вон как похудел.

— Па… всё отлично! — поморщилась Катя. Пятнадцать лет, а тискали словно ребенка. От стыда сгореть недолго.

— Прости! — взял себя в руки папа и чуть отступил: — Рад, что ты…

— Доча… — мать давилась слезами. Боже! Катя закусила губу — диссонанс видеть зарёванное лицо выглядящей с иголочки женщины.

— Ма, перестань, — передёрнула плечами и огляделась. Мужчины… женщины сновали в дверях приёмного покоя. Некоторые косились, а большая часть пробегала, не обращая внимания. Всё равно неудобно. Родители приехали забрать и так себя ведут. Что она маленькая? — На нас все смотрят. Мне стыдно.

Мать смахнула пальцем слезу и покачала головой:

— Как ты похудела, — укоризненный взгляд скользнул сверху вниз. Катя обхватила плечи руками — мама поправила рукав её футболки. — Посмотри, на тебе всё висит, как на вешалке.

— Пойдёт… — шикнула, одернув подол бордовой юбки-карандаш в тонкую полоску.

— Почему не разрешила забрать из палаты?

— Потому что взрослая, — уставилась вниз, рассматривая пёстрые туфли-лодочки. — Мне неудобно, что вы всё время сидели в палате. Я жива! Хватит на меня так смотреть.

Подняла глаза и поморщилась — мать вновь разревелась. Только натянуто, что ли… Как неумелая актриса, исполняющая роль и выдавливающая из себя слёзы. Отец нежно её обнял и легко коснулся губами лба:

— Ч-ш-ш… у неё возраст — взрослая, — успокаивал. — Себя вспомни, — кивнул: — Пошли, Катюнь. Твои вещи уже спустили — они в багажнике. Домой! Врачи сказали, что на улице нужно бывать часто, но недалеко от дома.

За что люблю папу, всегда трезво мыслит, чувства не напоказ. Если сказал — сделаю — кровь из носу — сделает! Единственное, почти всегда на работе. Лаборатория, пробирки, исследования… Может месяцами над опытами корпеть. Вот тогда — скучно и одиноко, а дома — хоть удавиться. Мама всё накипевшее, ясное дело выливала на того, кто есть. Доставалось часто. Нет, не била, но… Она, конечно, тоже хорошая, но больше недовольства ощущается, осуждения. Это не так, это не то. Не так одеваешься, не так смотришь. Куда идешь? С кем идешь? Зачем умерла? Замечательный вопрос, даже папа обомлел. Так посмотрел на мать… Хотелось нагрубить: «Ой, так в школу не хотелось! Дай, думаю, для разнообразия умру!» Видимо, поэтому папа и пропадал в лаборатории. Чтобы глупости от мамы не слышать. Вроде любишь её, но… отдых нужен всем.

Не глядя по сторонам, последовала за родителями. Села в авто и уставилась перед собой. Странно все, чужое и пугающее. Словно уснула в одном мире — проснулась в другом: раздражительном и назойливом.

— Кать, всё нормально? — встретилась с обеспокоенным взглядом отца в зеркале заднего вида. Он управлял машиной, ловко крутя «баранку» и юркая в освободившиеся участки забитой трассы.

— Да, пап… Всё путем! — сложила руки на груди и откинулась на спинку сидения. Мать рядом. Лучше не смотреть — ещё разревется, а это раздражало, и так голова с самого утра раскалывалась, будто церковники там колокольню устроили. Врачам не сказала, тогда бы не выпустили. Вновь анализы, датчики, уколы… И так консилиумы собирали — совсем замучили вопросами и тестами. Как, да что случилось? Упала и умерла! Если бы знала, сама диссертацию написала.

Катя посмотрела в окно. Всё плавало, словно глядела через призму искажённого стекла. Яркие, как на картинках экспрессионистов, сливающиеся краски — вывески магазинов, кафешек, салонов, бутиков. Звуки и шумы то обострялись, то умолкали, будто кнопку «громко» включали и выключали. Запахи уплотнялись, пугая тошнотворностью. Катя зажмурилась, прислушиваясь к новым, доселе не испытываемым ощущениям.

— Солнышко… — далёкий протяжный голос вырвал из прострации. Мать выглядела удивленной. — Ты уверена, что всё нормально?

— Да, — хрипло отозвалась и прокашлялась. — А что?

— Ты… — мать брезгливо сморщилась и бросила умоляющий взгляд на отца, — принюхиваешься…

Вот блин! Да что происходит? Почему голова разрывается на части? Мир пугает…

— А от тебя опять выпивкой несёт, — шикнула и отвернулась, заёрзав на месте. Мать глубоко втянула воздух и замерла. Даже глядеть не надо — опешила, лицо раскраснелись, будто пощечин заполучила. Шумно выдохнула и отодвинулась.

Зачем мать обидела? Дура! Она волнуется, переживает. Ну, подумаешь, опять выпила. Это их с папой дела… Чёрт! Принюхивалась? Может, всё же стоило врачам показаться? Протяжный визг тормозов, царапая мозг, отвлек от мыслей. Катя всматривалась, выискивала. Что за звуки? На самом дальнем перекрестке машина, вильнула в сторону, уворачиваясь от бабульки, переходящей дорогу. Затормозила так резко, будто наткнулась на невидимую стену. Дверца распахнулась, выглянул грузный темноволосый мужик. Лицо яростное, глаза дико вращались, рот разинулся. Послышался приглушенный, едва различимый гул возмущенных голосов: мужской — плюющий ругательства, маты и старческий — едко бубнящий. Разве возможно слушать на таком удалении? Ничего себе! Катя мотнула головой — мимо с нарастающим гулом пролетело авто, словно реактивный самолёт, звуком разрывающий перепонки. Зажала уши и зажмурилась. Больно-то как! Подышала глубоко, боль утихала. Чуть отпустило, Катя вновь открыла глаза. Реальность искажалась, цвета притуплялись, запахи обострялись, звуки усиливались. Серость и безликость сменялась яркими пульсирующими красками. Мощное сердцебиение гулко отдавалось в голове, как перестук колёс мчащегося поезда. Мир красноватых двигающихся сгустков — наложение одного на другое! Всё это единый организм: ослепляющий, восхищающий, ужасающий. Уши заложило, вокруг образовался вакуум. Вязкий воздух давил сильнее — дыхание прерывалось, на горле стягивались невидимые путы. Что это значит? Витрины магазинов, дома, высотки — мелькали с бешеным ускорением. Люди слились в сплошную тёмную полосу. Реальность потерялась, отступило все: рамки, границы, будто взмываешь в невесомости. Шквал звуков утих — выделилось журчание воды. Катя сфокусировалась — проехали открытое кафе. Официант наклонил чайник над чашкой… Нервно дернув ручку, опустила стекло. Резкие запахи ударили по носу — поморщилась.

— Катя… — вырвал из мира ощущений обеспокоенный голос отца, — что с тобой, милая?

— Можно нёмного прогуляться, — ошарашено прошептала, глядя в никуда. — Я так давно не была на свежем воздухе.

— Детка, ты уверена? — папа взволновано поглядывал через плечо. — Ты… в общем, ты ещё слаба. Может, лучше домой?

— Нет! Всё нормально, — прозвучало твёрдо. — Я чуть-чуть подышу, — подбирала слова, но говорила с трудом, — пройдусь и сразу же домой, обещаю! — Повисла тишина, нарушаемая гудением автомобильного вентилятора. Сомнение на лицах родителей читались так явно, что хотелось кричать. Еле сдерживалась: — До дома остался всего квартал. Что со мной случится? — Молчание резало по нервам. Терпение закончилось — Катя выпалила: — Я не потеряюсь, не бойтесь!