Прощайте, сожаления!
Шрифт:
– А что делать?
– вздохнул он.
– Нужно где-то дорабатывать до пенсии... Впрочем, сейчас получше стало. Давление повышается только во время цейтнота на работе, когда нужно срочно сдать материал. А зимой, поверишь ли, не мог смотреть по телевизору даже хоккей...
– Представляю, каково тебе. Уж я-то знаю, что без цейтнота не обходится ни одна неделя в редакции...
– Ещё я хочу сообщить тебе о смерти одного человека, - он достал из кармана пиджака вырезку из газеты "Ордатовская правда" с некрологом.
– Умер от рака Жилин, убийца Сергея Чермных. Я познакомился с ним в больнице без малого двадцать лет назад. Мы лежали в одной палате с переломами ног. Оба являлись на то время преподавателями общественных наук и потому не могли не познакомиться. Мы пробыли там вместе недолго, но хорошо запомнили друг друга. Знаешь, как я узнал о том, что именно Жилин убил Чермных? Я ездил в Змиево, чтобы увидеть известную тебе Ольгу Шумову, когда мне стало известно о завещанных ей Чермных десяти миллионах. Мне захотелось разобраться
– В самом деле?
– спросила Александра без заметного удивления.
– Впрочем, я подозревала что-то в этом роде...
– Жилин даже разрешил записать своё признание на смартфон, когда понял мою ситуацию. Ему-то терять нечего... Он попросил только придержать немного видеозапись, пока он будет ещё на ногах и сможет отвечать на мои телефонные звонки, чтобы следователи не добрались до него и не терзали допросами в последние дни... Я дождался попадания Жилина в хоспис и отправился к следователю. Это было в минувшем ноябре. Как раз в то время я и заболел, наверно, отчасти из-за переживаний, связанных с этой историей... А следователь вместо благодарности объявил меня подозреваемым и назначил меру пресечения - подписку о невыезде. Потому что, говорит, уж очень ты наследил в деле с убийством Чермных, и эта твоя активность особенно подозрительна тем, что близкая тебе женщина участвовала в деятельности покойного. Ему, оказывается, рассказали про наши отношения в том смысле, что мы с тобой фактически гражданские супруги. И после всего этого я вдруг узнаю, что ты подала иск о признании твоего права собственности на половину "Плазы". Мне рассказал об этом знакомый журналист Альберт Гладун, который специализируется на судебных историях и имеет в судах источники информации. Насколько я помню, в феврале ты претендовала только на право аренды "Плазы", а теперь дошла до отъёма чужой недвижимости. Как же это случилось, поборница либерализма, демократии и гражданских свобод?
По лицу Александры скользнула слабая усмешка.
– Ты будешь колоть мне глаза моими либеральными взглядами до конца моих дней?
– Просто мне хочется понять: почему либералы постоянно попадаются на мошенничестве? Можно подумать, ты во всём решила следовать примеру своего кумира господина Надильного!
– К тяжбе за "Плазу" меня принудили. Поймали на подлоге в договоре аренды и пригрозили подвести под реальный срок, если не буду сотрудничать. Им нужна "Плаза"...
– Кому это - "им"? Гомазкову и его команде?
– А чёрт их знает... Мною занимается явная "шестёрка", но только на удивление хорошо осведомленная о всех обстоятельствах моего дела...
Александра как будто хотела сказать что-то еще, но словно осеклась. Недосказанные слова замерли на её разомкнутых губах, брови нахмурились, а серые, расширенные глаза уставились в какую-то точку на стене над головой Каморина. Казалось, некая неожиданная мысль только что пришла ей в голову и поразила её.
– О чём задумалась?
– Я впервые осознала, что мне грозит. Если к происходящему действительно причастен Гомазков и если всё то, что писала о нём "Либеральная газета" - правда, то я пропала. Эта банда изощрённых преступников в погонах и судейских мантиях меня уже не выпустит, пока не высосет совсем, как паук - муху, попавшуюся в паутину.
– Я не стал бы так драматизировать. Всё-таки сейчас не тридцать седьмой год. Если ты у них на крючке, то они просто обдерут тебя, как липку, и заодно, с твоей помощью, стерву Анжелу. Но жизни никого не лишат, потому что им не нужна напрасная возня и они не боятся оставлять свидетелей. Им наплевать на то, что напишет о них "Либеральная газета". Но как же ты попалась?
– Я уже рассказывала тебе о том, что Анжела подвела меня "под монастырь": нашла в бумагах отца мою долговую расписку на те три миллиона, что я потратила на бутик, и предъявила иск о взыскании долга. А сейчас, в кризис, мне столько не собрать, даже если продам бизнес и квартиру.
– Да, и по этой причине ты составила подложный договор аренды "Плазы"...
– Чтобы доходами от субаренды офисов вернуть долг. Направила в суд иск о предоставлении мне возможности пользоваться арендованным имуществом. После чего, месяц назад, ко мне и явился этот дьявол, молодой адвокат, который объяснил мне, почему подпись Чермных на договоре сомнительная. Он вполне определенно пообещал мне осуждение по уголовной статье и реальный срок, если я не буду сотрудничать. И потребовал заключить с ним договор как с адвокатом на право представления моих интересов в судах и изготовить инвестиционный договор за подписью Чермных, чтобы затем подать иск о признании права моей собственности на половину площадей "Плазы". Которые после выигрыша иска я должна очень дешёво продать тому, кого мне укажут.
Александра быстро отпила чаю
и поперхнулась. Поставив кружку, она долго надсадно кашляла, спрятав лицо в ладони, затем бессильно, как плети, уронила руки. Щёки её покраснели, в глазах стояли слезы. Каморину показалось, что она плачет.– Но ты же могла объявить себя банкротом, - сказал он мягко, всё ещё не вполне понимая её.
– Да, могла бы. И осталась бы на старости лет нищей прощелыгой, без бутика и машины, без куска хлеба!
Каморин смотрел на Александру с удивлением. Жёсткое слово "прощелыга" никогда прежде не приходило ему в голову при мысли о ней. И всё же была в нём какая-то правда, которую он сейчас почувствовал. Неужели она вполне точно определила саму себя?
– Ах, как всё скверно...
– пробормотал он, вдруг ощутив неимоверную усталость и жалея о том, что пришёл к Александре.
– Да, всё скверно! Вот почему необходима революция! При этом режиме каждый поневоле становится жуликом, чтобы только выжить! Знаешь, что сказал мне Чермных незадолго до своей гибели? "Быть может, во всём богоспасаемом Ордатове нет ни одного порядочного человека, кроме какого-нибудь затюканного идиота!" Я хорошо запомнила эти слова!
– Наверно, я и есть тот самый затюканный идиот, к тому же нищий, старый, больной!
– горько усмехнулся Каморин.
– Но только мошенничать я не стану и революции не хочу. Ты же сама не понимаешь того, о чём говоришь. Революция - это такая ситуация, когда негодяй, у которого есть ружьё и готовность стрелять в людей, может навязать свою волю тысяче человек. Кучка вооружённых негодяев может захватить город, регион и всю страну, как это сделали большевики сто лет назад. Революция - это безудержный произвол, море крови и затем самая мрачная диктатура на многие годы.
– Надильный всего этого не допустит!
– Он со своими неуёмными амбициями и сам вполне годится в диктаторы и тираны! Впрочем, его сметут. Его роль заключается только в том, чтобы раскачать "лодку", а когда она перевернётся, наверху окажется кто-то поумнее. Этот американский выученик слишком рабски следует "лекалам" либеральных переворотов, то бишь "цветных" революций, слишком ориентирован на Запад, которому нужно ослабить, а по возможности и расчленить Россию, к тому же и видом слишком иноземец. Но в любом случае тот, кто окажется наверху, будет непременно тираном.
– Да почему же непременно?
– Такова логика развития большинства революций: они обычно приводят к тирании. Ибо механизм насилия, однажды запущенный, остановить трудно. А уж в России-то, с её вековыми традициями безудержного произвола власти и молчаливой покорности народа, иное и немыслимо.
– И всё-таки я не боюсь! Будь что будет, лишь бы наконец случилась революция и всё изменилось!
– Ты можешь радоваться: вероятность переворота в недалёкой перспективе на самом деле высока. Дело в том, что в русской истории обычно реализуются катастрофические сценарии развития событий. Катастрофами были, например, Октябрьский переворот и выход России из войны за год до крушения Германии. Подписав мир с немцами, большевики тут же развязали войну против собственного народа, которая продолжалась вплоть до начала второй мировой. В тридцать седьмом году были расстреляны мой родной дед по матери вместе со своим старшим сыном и двоюродный прадед по отцу - все крестьяне, которые от колхозной неволи и угрозы раскулачивания перебрались в города. Причём прадеду было семьдесят три года, отчего, наверно, его сочли возможным обвинить лишь по одному десятому пункту знаменитой пятьдесят восьмой статьи - это "пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти". То есть старика казнили только за "разговоры". Может быть, такая "строгость" была связана с тем, что происходило это в приграничной местности. А вот дед и дядя, которые были сорока девяти и двадцати пяти лет соответственно, получили целый "букет" обвинений: помимо того же десятого пункта, ещё пункты второй, четвёртый, и одиннадцатый той же пятьдесят восьмой статьи - это "вооружённое восстание", "оказание помощи международной буржуазии" и "всякого рода организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению контрреволюционных преступлений". Это при том, что оба "организатора" были почти неграмотные! Об этих ужасах я напоминаю потому, что дорогу к власти расчистили большевикам либералы, приведшие страну в разгар войны к анархии.
Каморин замолчал и залпом выпил остывший стакан чая. На его лице, покрасневшем от волнения, проступила досада.
– Очень жаль, что мне приходится объяснять тебе такие простые, очевидные вещи. Мы говорим действительно на разных языках. В политике нельзя быть прекраснодушным мечтателем, идеалистом. Из-за того, что весной и летом семнадцатого года не истребили по законам военного времени как предателей Ленина и верхушку большевиков, они затем полстраны загнали в тюрьмы, лагеря и расстрельные рвы. Произошёл грандиозный погром русского народа, растянувшийся на десятилетия. И эта национальная катастрофа случилась не вдруг, она очень долго назревала, со времени реформ Александра II. Тогда, в условиях самого мягкого режима, наши "властители дум" проповедовали необходимость революции, а образованные люди вдохновлялись стихотворными прокламациями вроде известного произведения Некрасова: "Душно! без счастья и воли ночь бесконечно длинна. Буря бы грянула, что ли? Чаша с краями полна! Грянь над пучиною моря, в поле, в лесу засвищи, чашу вселенского горя всю расплещи!.."