Прощайте, сожаления!
Шрифт:
В итоге Каморин пришёл к выводу о том, что могло быть только одно серьёзное обвинение против Сахненко и его команды - упадок экономики района. И то лишь при условии, что глава муниципальной власти был в состоянии как-то изменить ситуацию к лучшему. Но что он мог сделать, находясь внутри хронически депрессивного региона - Ордатовской области?
Обо всём этом Каморин думал, отправляясь на своё очередное задание - освещение выставки народных промыслов, посвящённой восьмидесятилетию района. Хотя накануне выборов, в самый разгар предвыборного раздрая, этот юбилей был совсем некстати, всё-таки круглую дату в Оржицах сочли необходимым отметить. Но взялись за это с большой неохотой, не чувствуя непосредственной связи с первоначальным Оржицким районом, организованным незадолго до войны в границах, сильно отличавшихся от
Для "Оржицкой нови" юбилей района имел имел особое значение, поскольку с учреждение района повлекло за собой создание "районки". Первый номер "Оржицкого хлебороба", сохранившийся в единственном экземпляре только в отделе газет Российской государственной библиотеки, бывшей "Ленинки", вышел спустя неделю после превращения Оржиц в районный центр. Так что готовилось и редакционное торжество.
Выставка была организована в самом крупном здешнем сооружении - районном Дворце культуры. Всех гостей Оржиц впечатляла его вознесённая на вершину холма громоздкая железобетонная коробка с высоким козырьком над стеклянным холлом. Каморин не раз думал о том, что же это напоминает, и только теперь понял: раскрытый рояль! Несомненно, именно таков был замысел архитектора, призванный подчеркнуть "культурное" назначение объекта. На фасаде красовался транспарант: "Оржицкому району 80 лет". В огромном фойе группа собравшихся выглядела жалкой кучкой. Каморин догадался, что все эти люди прибыли для участия в выставке, а заодно в торжественном собрании и концерте по разнарядке. Иначе и быть не могло: утром июньского буднего дня вольная публика гарантированно отсутствовала. "Праздник для начальства" - так определил происходящее Каморин, уловив такую знакомую, характерную для подобных мероприятий атмосферу казёнщины и скуки.
Впрочем, на выставке нашлось и кое-что занятное: тканые картины с наивными сценками сельского быта, глиняные игрушки на манер дымковских, неизвестно зачем доставленные из районного музея чугунные пушечные ядра, целиком запеченный поросенок с коричневым хвостиком колечком, копчёная щука и даже огромная бутыль с мутным самогоном. Каморин втайне вздохнул, глядя на это съестное, предназначенное, конечно, для начальственного застолья: запретный плод всегда сладок.
Обойдя всю выставку, Каморин увидел в самом конце её несколько кресел из ивовой лозы. В одном из них понуро сидел немолодой мужчина с характерным крестьянским, похожим на бурый пыльный налёт, загаром рук, шеи и особенно лица. Каморин подошел ближе, потому что крестьянин показался знакомым. Тот поднял голову, всмотрелся в подошедшего и сказал, грустно улыбнувшись:
– А, товарищ корреспондент! Читал вашу статью. Понравилась. Хорошо написано, волнительно. Особенно эти слова запомнились: "Для нашего общего блага обязательно нужно, чтобы фермер, хозяин всегда прочно стоял на своей земле".
– Шабинов!
– воскликнул Каморин, узнав наконец собеседника
– Он самый. Вот, представляю здесь изделия народного промысла.
– Вы, значит, ещё и лозой занимаетесь?
– Нет, это был у нас на хуторе старичок-умелец по фамилии Голигузов, который уже года три, как помер. А его поделки всё ещё заказывают на разные районные мероприятия, чтобы показать расцвет народных промыслов. Ну мы и возим, кого сельская администрация пошлёт. Мне сказали: "Ты же ячмень свой посеял, забот по хозяйству у тебя не шибко много, так отвези".
– А вы же, помнится, думали овощами заняться?
– Да, думал, да раздумал. Всё-таки овощи трудоёмки, а рабочая сила нынче дорога. Ведь люди привыкли уже ездить на работу в город, благо не так далеко. Ну и главное: как продать выращенное? На городских рынках и в магазинах меня не ждут. И такие же проблемы у всех фермеров. В общем, фермерство у нас загибается. Причём и в самом прямом смысле. На днях у нас на хуторе умер бывший фермер Иван Данилович Чигиров, о котором ещё писал заезжий столичный журналист. Помните?
– Что-то в связи с Гомазковым?
– Да. Чигирову Гомазков пообещал помощь в межевании земли и регистрации права собственности на неё, если возьмёт в компаньоны его шурина, то есть оформит
бумаги так, будто бы они вдвоём с этим шурином хозяйничают на земле и владеют ею. Чигиров сдуру согласился, взял землю, а когда собрал первый урожай, к нему приехали бандиты и потребовали за аренду участка три миллиона рублей на том основании, что "фактически это земля Гомазкова". Наш Данилыч отказался, и тогда его избили до полусмерти, затем возбудили против него уголовное дело и арестовали. В СИЗО он перенёс четыре инсульта и перестал говорить. А на прошлой неделе он умер.– Ужас! И вам после этого не страшно быть фермером?
– Я же фермер только по названию, а хозяйство у меня мизерное. Что с меня взять? Двенадцать гектаров да старый "Кировец"?
Каморин со стыдом подумал о том, что вынужден играть жалкую роль, создавая видимость гласности в чём-то похожем на дикую восточную сатрапию. "Оржицкая новь" - это явно не тот орган, к которому применимы слова Томаса Джефферсона: "Свободная пресса - единственный страж свободы человека". Он смущённо распрощался с Шабиновым и пошёл прочь, в свою редакцию.
Впечатлений от выставки для небольшой корреспонденции у Каморина было уже достаточно, а освещать праздничный концерт и торжественное собрание ему не поручили. Объясняя самому себе данное обстоятельство, он сначала подумал о том, что на этих двух мероприятиях будет какой-то другой представитель "районки", но по возвращении в редакцию увидел, что все её немногочисленные пишущие сотрудники в сборе и идти никуда не собираются. Тогда он догадался: всё дело в том, что на концерте и собрании будет глава района, который "светиться" явно не желает. Это в поведении Сахненко заметили в последние месяцы многие. Видимо, в обстановке скандальной избирательной кампании старик хотел уйти на покой возможно более тихо, незаметно.
Каморин заглянул в приёмную, чтобы показаться на глаза секретарше Горшениной, которой редактор доверил вести табель учёта рабочего времени сотрудников: вот, мол, я вернулся с задания. Горшенина, девически стройная дама предпенсионного возраста со следами былой замечательной красоты, улыбнулась ему благосклонно. Хотя ни для кого не была тайной её влюблённость в редактора Застровцева, чьей любовницей она в своё время, несомненно, была, новый сотрудник ей тоже нравился. Каморин с интересом присматривался к этой даме с тонким увядшим лицом и крашеными золотистыми кудрями: она казалась добродетельной и легкомысленной одновременно, каким-то образом сочетая несовместимое. Впрочем, женщины бальзаковского возраста никогда его не привлекали, к тому же он знал, что самый важный в её жизни мужчина и, вероятно, единственный, кого она любила по-настоящему, был совсем не похож на него, как, впрочем, и на Застровцева. Это был, по всей видимости, очень высокий и бесшабашный забулдыга. Во всяком случае, её сын, которого Каморин видел однажды, был двухметрового роста и горьким пьяницей.
Прежде, чем отправиться в свою рабочую комнату, Каморин помедлил на пороге приёмной, прислушиваясь к голосам пожилых сотрудниц Зои Михайловны Барахвостовой и Татьяны Андреевны Сологубовой, доносившимся из открытой двери их кабинета. Старушки азартно обзванивали районные организации и наперебой уговаривали тамошних руководителей поздравить "Оржицкую новь" с восьмидесятилетием. По репликам сотрудниц легко угадывались отклики их невидимых собеседников.
– Константин Петрович! Через неделю нашей газете исполнится восемьдесят лет! Предлагаем от вашего имени напечатать доброе слово о "районке"! Строк на пятьдесят. За пятьсот рублей. Дорого? Ну тогда хотя бы совсем маленькое поздравление на пятнадцать строк, за полторы тыщи... Пойдёт? Ну и отлично! Спасибо!
Каморин поморщился: к чему такое унизительное попрошайничество, если газета всё равно содержится на бюджетные деньги? "Разводить" на заказы директоров, фермеров и предпринимателей было для него самой неприятной частью газетной работы. Как все пишущие сотрудники "районки", он обязан был отчитываться за привлечение средств из дополнительных источников. Каждый раз, уговаривая потенциальных спонсоров, он чувствовал при этом, что занимается чем-то вроде колядования и что его слова звучат несусветной глупостью наподобие всем известных вирш: "Маленький мальчик сел на диванчик, диванчик хруп, гони руп!" Ведь ясно же, что "Оржицкую новь" мало кто читает, а уж поздравления и прочую "заказуху" - и подавно...