Прощайте, сожаления!

– Отказаться я не могу, - пробормотала она, рассеянно глядя мимо адвоката в окно и желая уже закончить этот слишком тягостный для неё разговор.
– Не понимаю только, почему вы говорите "требования" во множественном числе. Я хочу одного: признания меня в качестве арендатора.

– С этим требованием неразрывно связаны другие, хотя и не названные в исковом заявлении: ведь вы желаете признания за вами прав на свободный доступ в "Плазу", распоряжение её помещениями и получение платы от субарендаторов. Это молчаливо подразумевается как нечто очевидное.

– Ну хорошо, - небрежно пробормотала она.
– Так я пойду?

– Не смею удерживать...

Из адвокатской конторы она поехала не домой, а в торговый комплекс "Galaxy", где находился её бутик "Апельсин", - не потому, что там у неё было какое-то срочное дело, а просто из желания отвлечься от беспокойных мыслей о своей тяжбе. Как всегда, при её появлении продавщицы встрепенулись. Старшая, Наталья Игольникова - грузная крашеная блондинка сорока семи лет с жёстким взглядом страстной скандалистки и длинной нижней челюстью, утопавшей в складках двойного подбородка, - улыбнулась хозяйке добросовестно, обнажив вставные зубы. Впрочем, её улыбка вышла всё же нехорошей, кислой. А двадцатилетняя Светлана Горбунова, тоже блондинка, только натуральная, с нежным личиком умненькой девочки и маминой любимицы, лишь слегка подняла в подобии улыбки уголки сомкнутых губ и скользнула по Александре настороженным взглядом. Александра почувствовала, что продавщицы снова не поладили и о причине конфликта ей, конечно же, сейчас доложат.

– Александра Викторовна, Светлана опять не убрала утром свой корнер!
– начала старшая.

– Да что там убирать? Всё чисто! Покупателей в последние дни почти совсем нет! К тому же я сегодня утром ходила на склад! Наталье Васильевне лишь бы покричать и покомандывать!
– с неожиданной смелостью возразила младшая.

– Не ссорьтесь, девочки!
– сказала Александра примирительно.
– На мой взгляд, с уборкой можно подождать. А что, кашемир не идёт?

– Почти не идёт, - подтвердила Светлана.
– И вообще мало кто смотрит на него. Зима-то уже кончилась. До новых холодов едва ли кто-то заинтересуются...

Небольшую партию трикотажа из кашемира Александра заказала недавно на фабрике в Пьяченце, желая дополнить этим сезонным товаром два основных итальянских бренда своего бутика, и возлагала на эту новинку немалые надежды. Кофточки, жакеты, платья и кардиганы белых, чёрных и всевозможных переходных, нежных тонов - жемчужных, палевых, бежевых, лиловых, бордовых и прочих, для обозначения которых в русском языке недоставало слов, - красовались на вешалках, заполнявших целую стойку для одежды. Всё это выглядело вполне стильно и солидно, так что Александра снова полюбовалась своей новой коллекцией, пусть и не принёсшей коммерческого успеха. Почувствовав себя отчасти утешенной, она поехала домой.

В пути она думала о своих продавщицах. Тот человеческий тип, к которому принадлежала Наталья, был ей знаком и несимпатичен. Она сама немало страдала в своё время от подобных баб - властных, настырных, обуянных страстью к самоутверждению. Наталья явно не желала считать своей ровней молоденькую Светлану и добивалась для себя фактического статуса старшей продавщицы, хотя обе они числились простыми продавцами-консультантами. Тем не менее, при всей антипатии к Наталье, Александра всё же не считала возможным осадить её и открыто поддержать Светлану. Ведь эта девица, смазливая и очень себе на уме, всё равно долго в "Апельсине" не задержится, для неё работа в захудалом бутике - лишь что-то вроде стажировки. Очень скоро она отыщет место получше. Тогда как Наталья будет держаться за "Апельсин" до конца, потому что ничего особенно хорошего ей, очень немолодой, уже не "светит".

Хотя впечатления от посещения бутика были скорее печальны, Александра приехала домой приятно возбуждённой. Объяснить себе своё состояние она и не пыталась, но смутно чувствовала, что дело, конечно, не в том, что её кашемировая коллекция смотрелась вполне достойно. Она сознавала, что ждёт какого-то крутого и отрадного поворота в своей судьбе. И случится он, скорее всего, в связи с завтрашним судебным заседанием.

Наутро, едва проснувшись, она снова почувствовала себя возбуждённой, только уже не радостно, а тревожно. Причиной этой перемены был, несомненно, странный сон, который приснился её ночью. Будто бы она пришла в супермаркет, взяла там со стеллажей и положила в корзину продукты, а когда подошла к кассе и хотела достать из кармана пластиковую карту, то с ужасом обнаружила, что у неё нет карманов, более того - на ней нет никакой одежды. И вокруг много людей, которые смотрят на неё потрясённо, расширенными глазами. Она застыла, не в силах пошевелиться, даже прикрыться, потому что все части её тела стали непослушными, как будто ватными. Но при всей этой странной телесной "немоте" душа её, охваченная жгучим стыдом, страдала ужасно, невыносимо. В тот миг, когда её мучительное смятение достигло своего пика и впору казалось умереть на месте, она проснулась.

Пробуждение не принесло облегчения. Едва открыв глаза, она поняла, что день уже испорчен. Ей никуда не деться от впечатления от дурного сна, который явно связан с тяжбой и предвещает беду. И это не пустой страх: разве не сделала она себя уязвимой для осуждения и позора, предъявив иск на основании поддельного документа? Теперь это может обнаружиться. Если её обвинят в мошенничестве, она окажется перед всеми словно голая, станет объектом пересудов, сплетен и насмешек для многих людей, знакомых и незнакомых.

До трёх часов дня она просидела дома, перед телевизором, почти не вникая в то, что видела на экране, и не в силах занять себя чем-то иным. В три часа позвонил её адвокат Приз и сообщил о том, что суд удовлетворил ходатайство о назначении графологической экспертизы. После этого она точно опомнилась и заставила себя одеться и выйти из дома. Она решила прогуляться, чтобы отвлечься от тягостных переживаний и подышать свежим воздухом.

На улице было холодно. Под ногами хрустел ледок подмёрзших луж. Солнце уже заходило, его рдяные блики горели в окнах, смотревших на запад. Она с наслаждением втянула в себя стылый воздух с растворённым в нём чуть заметным горчащим запахом прелой листвы. Как всегда, для вечерней прогулки она направилась на Комсомольский бульвар, который был неподалёку от её дома, за ближайшим перекрёстком. Там в эту пору было довольно людно: под нагими деревьями бродили пенсионеры, влюблённые парочки и женщины с детскими колясками.

Она успела пройти по бульвару метров двести, когда в кармане её куртки зазвонил мобильный телефон. Поднеся аппарат к уху, она услышала незнакомый, неприятный мужской голос. Бойко, насмешливо-фамильярно с ней говорил кто-то, желавший уже своим тоном дать понять: я знаю про тебя такое, что тебе лучше не важничать и не строить из себя цацу.

– Приветствую вас, Александра Викторовна! Вы меня не знаете, но в ваших интересах выслушать меня. Только разговор предстоит не телефонный, поэтому нам надо встретиться.

– А по какому, собственно, вопросу?

– По вопросу арендного договора, который вы представили на экспертизу. Там подпись Чермных довольно сомнительная. Если рассматривать её в лупу, то видно, что линия дрожит, особенно это заметно на ножке-завитке буквы "р". Словно подпись старательно нарисовали.

– Ну знаете...

– Мы многое про вас знаем...

– Кто это - мы?

– Давайте встретимся - расскажу.

– Хорошо. Когда?

– Прямо сейчас. Где вы?

– Гуляю на Комсомольском бульваре.

– А, знаю. Подходите к фонтану. Я туда очень скоро подъеду.

Минут через пять Александра была около фонтана. Вокруг его пустой чаши, над которой уже зажглись два фонаря, каталась на скейтборде вертлявая девочка лет двенадцати. Александра подумала, что ребёнок не помешает ей, скорее напротив: это какой-никакой, а всё-таки свидетель, в присутствии которого незнакомец будет, наверно, более осторожен и сдержан. К тому же можно ожидать его появления, не привлекая к себе особого внимания прохожих: ведь со стороны это будет похоже на то, будто мать или бабушка присматривает за девочкой... Впрочем, скейтбордистке такое соседство не понравилось, и уже минуты через две она укатила прочь, задорно потряхивая своим "конским хвостиком".