Прошедшие войны

— Трое, — ответил Цанка, и чуть погодя добавил: — Вроде ждем еще прибавления.

— Да, видно, — засмеялся Курто, — время зря не теряете. — А у тебя сколько?

— Двое, — расплылся в улыбке Зукаев, снова полез в карман, достал плоскую бутылку, еще дорогих шоколадных конфет, пачку папирос. — Коньяк кизлярский, — демонстративно поднял он емкость, посмотрел сквозь напиток на керосиновый свет. — Ты когда-нибудь пил такой?

— Нет, — махнул простодушно головой Цанка.

— Вот и попробуем, — стал раскрывать бутылку Курто.

После первого бокала долго молчали, Цанка делал вид, что смакует, хотя ничего так и не понял — привык к водке.

— А ты изменился, Цанка, сильно изменился, — печально сказал Курто, глядя в лицо друга.

— Да, бывает, а вот ты как был красавцем, так и остался. С коньяком разделались играючи, после пошли к Курто, там пили до утра, всё вспоминали, рассказывали друг другу о жизни, о поворотах судьбы, под утро пели песни молодости, как бы невзначай вспомнили Кесирт, после этого даже Курто прослезился. Под утро Цанка проводил друга до Махкетов, пообещал приехать в гости, с сожалением и грустью расстались. Ровно через неделю Арачаев Цанка решил воспользоваться приглашением друга — пошел в Грозный. Город преобразился, похорошел, стал чище и богаче. От прежнего хаоса и чехарды ничего не осталось. Чувствовались дисциплина и правопорядок. Лица людей были в основном строгими, напряженными и даже напыщенно целеустремленными. Все это напоминало магазин игрушек, который случайно посетил Цанка в далеком Магадане. Даже милиционеры, стоящие на перекрестках со свистком во рту, в своих движениях и во взгляде так закостенели, что казалось — они находятся здесь вечность, а если и удаляются по нужде, то строгость и революционная решимость их суровых парафиновых лиц не изменится.

Найти дом Зукаева оказалось нетрудно, квартира друга находилась в самом центре города, в одном из новых трехэтажных кирпичных домов. Цанка, восторженно оглядываясь, поднялся на второй этаж, остановился в широком подъездном проеме у большой, красиво отделанной дубовой двери. Долго не решался постучать, отчетливо слышал биение сердца, наконец несильно ударил несколько раз кулаком. Тишина. Стукнул еще. За дверью раздался шум, молодой женский голос что-то крикнул на русском языке. Щелкнули замки, распахнулась дверь, показалась женщина лет тридцати, вся смуглая, полноватая, без талии, по-господски ухоженная. Она с удивлением уставилась на пришельца.

— Вам кого? — спросила она на полузабытом чеченском языке с горским диалектом.

— Я к Зукаеву Курто, — выпалил Цанка.

— А его нет дома.

— Меня зовут Цанка… Арачаев, я из Дуц-Хоте, я… мы выросли вместе, — замялся он в дверях.

— Ну… тогда заходите.

Цанка осторожно вошел в освещенный электрической люстрой просторный холл.

— Это Вам от моей матери, — протянул он небольшой сверток женщине.

— Да зачем это, — смутилась хозяйка, как показалось Цанке, несколько брезгливо, одними пальцами взяла накануне тщательно выстиранную, выглаженную единственную скатерть в доме Дихант.

Внутри этой с болью оторванной от хозяйства старой скатерти находились домашний сыр, топленое буйволиное масло, немного сушеного мяса дикого кавказского тура и пара длинных дешевых конфет, купленных Цанком уже в городе для детей друга. Жена Курто мягко положила сверток в угол, пригласила гостя в широкую, светлую гостиную, сама исчезла. Цанка смотрел по сторонам — дивился; такой роскоши он еще не видел. Кругом стояла тяжелая, добротная черная мебель. Посредине комнаты громоздился круглый массивный стол, в углу стояло черное, как и вся мебель, пианино, на стене висел какой-то рисунок, изображающий многочисленных зачарованных людей, перед которыми с кепкой в руках выступал лысый Ленин. На потолке красовалась большая, видимо дорогая, хрустальная люстра. Из комнаты на просторную многолюдную улицу выходило сразу два широких окна. Цанка подошел к ним, стал смотреть сверху на стремительную жизнь вечернего города.

— Вам налить чай? — услышал он голос хозяйки на русском языке за своей спиной.

— Благодарю, я дождусь Курто, — также на русском ответил Цанка.

Хозяйка дома опешила, ее невзрачные губы надулись.

— А Вы чисто говорите на русском. Где Вы так научились? Цанка улыбнулся.

— У меня была богатая школа.

— А-а-а, после школы Вы что кончали?

— Пока нет, думаю, еще успею, — улыбнулся Арачаев.

— Как Вы сказали Вас зовут?

— Цанка. Арачаев.

— А тебя как зовут? — уже на чеченском спросил он.

— Раиса, можно просто Рая, — все так же на русском ответила жена Курто.

Она ненадолго задумалась, опустила в напряжении голову.

— Да-да, вспомнила, — просияла Раиса и стала значительно приятнее, живее, — мне о Вас много рассказывал муж, когда еще за мной ухаживал… Это у Вас было две жены?

Цанка молча кивнул головой, все так же продолжал улыбаться; теперь это была не тупая, смущенная гримаса, а естественное удовлетворение обстановкой, жизнью друга. С небольшой завистью, а может и гордостью.

— У Вас и сейчас две жены? — не унималась хозяйка.

— Нет, одна.

— А куда делась вторая?

— Ушла.

— Почему?

— Видимо, плохой я был муж.

— Я не понимаю, как можно быть второй женой?! — вскинула она артистично руками, — какая-то дикость, средневековье!

Она еще как-то выругалась и исчезла вновь.

Цанка долго сидел один. Стало совсем темно, включить свет он боялся, не знал, как среагируют хозяева. Из кухни до голодного с дороги Арачаева доносился манящий запах вкусной, обильной еды.

«Да, живут люди! — подумал он. — И все-таки молодец Курто!.. Такая жизнь! Вот это счастье!»

Цанка после этих мыслей подскочил на месте, легко, с удовольствием, как ребенок, сидя покачался, с восторгом слушал скрип пружин кожаного дивана. Позже незаметно задремал.

Неожиданно зазвенел звонок. Цанка встрепенулся, услышал торопливые легкие шаги, мягкие щелчки замков, потом детский восторженный крик и мужской смех.

— А чьи это обляпанные чувяки? — нарушил семейную идиллию бархатный, возмущенный мужской голос.

Смех прекратился, слышен был женский шепот, все говорили на русском.

— Цанка? Какой Цанка? — спросил тот же голос.

Через мгновение дверь в гостиную раскрылась, хлынул яркий свет, в проеме показалась фигура Курто. Он включил свет. Цанка невольно сощурился, встал. Его друг был явно смущен, бледен, он торопливо подошел к Цанку, не обнимаясь, сухо подал руку. Следом вошел крупный круглолицый мужчина в очках, на ходу он расстегнул верхнюю пуговицу шерстяного, ладно сшитого по пузатой фигуре кителя, подал руку, представился:

— Магомедалиев Ахмед Якубович.

По его взгляду Цанка понял, что это тесть Курто.

Мужчины сели за круглым столом, отец Раисы курил, расспрашивал Арачаева о жизни в селе, о колхозном движении, о местной школе. Узнав, что Цанка не имеет образования, настоятельно требовал, чтобы он пошел учиться.

— Да уже стар я, — смущаясь, отвечал гость.

— Как стар? У Вас еще все впереди, а к тому же учиться никогда не поздно… Я Вам помогу… Поедете в Ростов на рабфак, через девять месяцев вернетесь образованным специалистом, заодно, может, и в партию там вступите… Стране нужны квалифицированные кадры.