Противостояние

— Быть может, желаете, наконец, поесть? Вы не ели уже несколько дней. Это опасно для вашего здоровья. Упаси Аллах…

— Ступай, — снова перебила калфу Шах Султан, раздражённо нахмурившись. — Я хочу побыть одна.

Потупившись, Фериде-калфа, поклонившись, медленно покинула покои, одарив перед выходом за двери госпожу обеспокоенным взором.

Топкапы. Покои Валиде Султан.

Со счастливой улыбкой, цветущей на лице и не вяжущейся с ее траурным облачением, Сейхан Султан крепко обнимала своих сыновей, которые изумлённо смотрели на её большой живот. Зейнар-хатун с улыбкой наблюдала за этим, стоя в стороне.

— Лишь Аллаху известно, султанша, как я рада вашему возвращению! — призналась последняя. — Клянусь, я так истосковалась, испереживалась за вас.

— И я, Зейнар, — ответила Сейхан Султан, передав сыновей подоспевшей Элие-хатун, которая увела их в детскую комнату, откуда выглядывали шехзаде Селим и Севен Султан. — Это было испытанием для меня, и я многое из него вынесла.

Девушки мягко обнялись, и Зейнар-хатун приятно изумилась порыву своей госпожи, которая вскоре отстранилась.

— Как же всё теперь будет, госпожа? Михримах Султан предстала перед Всевышним. Вам отныне никто не в силах помешать.

— Ты ещё не знаешь главного, Зейнар, — ухмыльнулась Сейхан Султан, сверкнув зелёными глазами. — Повелитель освободил меня. Отныне никто не смеет называть меня рабыней!

Зейнар-хатун поражённо застыла на месте, а после радостно улыбнулась.

— Аллах всемогущий, султанша! Как вам это удаётся?

Они рассмеялись, но вскоре осеклись, потому как в покои вошла мрачная Фахрие-калфа в чёрном платье, которая непонимающе смерила их, смеющихся, взглядом, а после поклонилась.

— Госпожа, повелитель желает видеть вас в своих покоях.

— Идём, Зейнар, — спешно проговорила Сейхан Султан, направляясь к дверям, но, пройдя несколько шагов, она обернулась на калфу. — Фахрие-калфа. А где мои вещи?

— Ваше имущество было перенесено на склад, султанша. По приказу покойной Михримах Султан, которая поселилась в этих покоях после вашего… отъезда.

— Пусть имущество покойной султанши передадут либо её дочери, либо вынесут на торги, либо уберут на склад. Мои вещи же пусть немедленно вернут в эти покои.

— Простите, но это невозможно без приказа повелителя. Вы не можете жить в этих покоях без его разрешения.

Сейхан Султан ухмыльнулась ей в ответ, и в этой ухмылке сквозило давно забытое ею в Генуе самодовольство, берущее начало из её уверенности в том, что она любима султаном и что она способна влиять на него, как никто другой.

— Не сомневайся. Я немедленно получу на это разрешение.

— Не думаю, что это возможно, госпожа, — твёрдо возразила Фахрие-калфа. — Эти покои принадлежат Хюмашах Султан, которая временно управляет гаремом.

Насупившись, Сейхан Султан изогнула дугой тёмную бровь.

— Мы ещё посмотрим, калфа, кому они будут принадлежать и кто будет гаремом править.

Развернувшись, темноволосая султанша покинула покои под мрачным взглядом Фахрие-калфы.

Топкапы. Султанские покои.

Русоволосая Хюмашах Султан с лёгкой степенью возмущения взглянула на сидящего перед ней на троне султана.

— Повелитель, неужели вы действительно хотите видеть Сейхан управляющей гарема? Не понимаю, чем же я вас не устраиваю. Насколько мне известно…

— Я всё понимаю, Хюмашах, — мягко перебил её султан Мехмет, качнув головой. — Но сейчас тебе не до гарема. Твоя боль сильнее боли остальных, скорбь твоя всеобъемлюща. Мне известно, насколько ты была близка с матерью, и эта потеря слишком болезненна для тебя. Прошу, возвращайся в свой дворец, к детям, где ты спокойно сможешь пережить свой траур. Моё решение о передаче гарема в руки Сейхан Султан нисколько не связано с тем, что ты не справляешься с гаремом.

— Что же, — выдохнула султанша, пожав поникшими плечами. — Раз такова ваша воля… Я немедленно верну печать.

Их разговор прервал стук в двери, и после позволения повелителя в покои степенно вошла Сейхан Султан в чёрных одеждах, которая поклонилась госпоже и султану.

— Повелитель, вы желали видеть меня?

Хюмашах Султан, смерив девушку недовольным взглядом серых глаз, помрачнела.

— Да, Сейхан, — кивнул султан Мехмет, переведя на девушку пронзительный взгляд, в глубине которого таилась тоска и скорбь. — Хюмашах Султан слишком сильно переживает смерть своей валиде, поэтому более не в состоянии управлять гаремом, который я передаю в твои руки.

Растерявшись на мгновение, Сейхан Султан предусмотрительно подавила приступ ликования в душе и покорно склонила голову перед волей султана, которая ввергла её в небывалую радость.

— Как прикажете, повелитель, — раздался её приглушённый голос.

Султан Мехмет, подарив ей едва заметную улыбку, повернулся обратно к мрачной племяннице.

— Можешь возвращаться в свой дворец, Хюмашах. Если что-то понадобится, то смело обращайся ко мне. Я тебя никогда не оставлю.

— Повелитель, — несмело проговорила Хюмашах Султан, доставая из-за ворота платья небольшое, свёрнутое вчетверо письмо, которое дрожащими руками передала нахмуренному султану. — Это письмо моя валиде написала для вас незадолго до своей смерти и умоляла передать вам. Пожалуйста, прочтите. С вашего позволения.

Смерив помрачневшего султана быстрым взглядом, Хюмашах Султан, под напряжённым наблюдением Сейхан Султан покинула опочивальню, и двери со скрипом закрылись за ней.

Султан Мехмет задумчиво повертел письмо между пальцев.

— Мне оставить тебя? — осторожно осведомилась Сейхан Султан и, получив кивок султана, тоже покинула покои.

Вздохнув, он неспешно развернул лист бумаги и, собравшись с силами, принялся читать.

«Повелитель мира,

Это письмо я пишу, пребывая на грани между жизнью и смертью. Я тщетно пытаюсь бороться за жизнь со своей болезнью, которая сжигает меня изнутри адской болью, намереваясь дождаться вашего возвращения из похода, дабы рассказать вам о том, о чём давно должна была рассказать.

Более у меня нет сил сражаться с недугом, поэтому я приняла решение излить свои чувства в этом письме.

С раннего детства мы росли вместе с тобой, Мехмет, неразлучно и в понимании, будучи фаворитами наших родителей.

Тебя эта всеобщая любовь и восхищение не испортили, а лишь помогали становиться лучше. Ты умел воплощать чужие ожидания, всегда старался быть лучшим во всём и не ради похвалы отца и любви нашей валиде, а потому что искренне считал, что шехзаде должен быть таким.

Меня же эта всеобщая любовь изменила. Я не была столь сильной, чтобы противостоять, подобно тебе, порокам и гордыне, которая овладела мной и вела всю жизнь.

Признаюсь, из всех братьев я больше всех любила и ценила тебя, Мехмет. Чтобы между нами не произошло, так было всегда. Твоё ответное почтение, уважение и братскую любовь я также ощущала всегда, но и всегда боялась потерять.

Отныне нет страха. Я умираю, и те волнения и страхи более не будут иметь никакого значения, едва я предстану перед Аллахом.

Одним из первых моих признаний станет то, что, несомненно, я подтолкнула тебя к решению о казни Эсмахан. С ней мы не ладили с юности, и с годами наша вражда становилась всё сильнее. Этим продиктован мой поступок. Не вини себя одного в содеянном. Раздели эту ношу и со мной.