Птица-жар и проклятый волк

— Да уж договаривай, — не вытерпев, добродушно сказал Первуша. — Что там?

Завид об ином спросил:

— Ты славы хотел, а что за слава, ежели мы всё на проделки нечисти валим?

— Будет и слава, — ответил ему Первуша. — Да орудия надобны всякие, вот навроде зелёного огня или крючьев, чтобы куда забраться. Надобна и монета, чтобы работников подкупить, языки развязать, глаза отвести. А мужикам-то нашим что? Им бы скорей добычу разделить да долю свою прогулять.

Видно, оттого брала Первушу немалая досада. Даже в лице переменился, нахмурился.

— Может, и уйду от Тишилы, — докончил он. — Тишило один выдумку любит, а другие-то просты, никакой радости с ними. Ты, ежели что, со мной пойдёшь?

— Пойду! — торопливо ответил Завид. — Пойду, а то как же!

Он дождаться не мог, когда начнётся веселье.

Когда солнце тонуло в реке за их спинами, а горы, подсвеченные последними лучами, из золотых делались синими, добрались Завид с Первушей до гиблого места. Встретили их шумно. Мужики подошли, кто с шутками, кто с обидою, посетовали, что у них тут и вовсе скука, даже и зелёного огня не жгли, потому как никто не проезжал по дороге.

— Ничего, — сказал на это Первуша. — Купцы распродадут, что везли, да скоро и вернутся либо с монетою, либо с заморским товаром, тут скуке и конец!

Были уж припасены шапки с рогами, да сажа — раскрашивать лица, да тулупы, загодя вывернутые мехом наружу. Как будут купцы возвращаться, так повстречают настоящих чертей. Небось на всю жизнь запомнят!

В этот раз на дудку не надеялись, Тишило сам выглядывал, не едет ли кто. День прошёл, другой. На третий он прискакал, нахлёстывая конька, и закричал:

— Едут, едут! Скоро будут!

Такая началась суета! Мужики друг у друга шапки рвут, в тулупы влезают, едва в рукава попадая. Кто сажей глаза обводит, а кто и всё лицо, и руки мажет. Хохочут. Пчела ко всем пристаёт:

— Гляди-ко, глазами косить умею! Ну, боязно? Испужались бы такого чёрта?

Завид растерялся, стоит. Не хватило ему шапки, не хватило и тулупа.

Тут подскочил к нему Первуша, чёрною клетчатой понёвой обмотал, гашник на поясе затянул. Не успел Завид и слова сказать, уж платок ему на голову вяжут.

— Это зачем? — спрашивает он.

— Бабою будешь, — смеётся Первуша. — Говорил же я, будет тебе важное дело! Ты один и годишься, у тебя одного ни бороды, ни усов. Так слушай: поведёшь коня в поводу, будто он захромел, да тихо иди, не спеши. Нам бы только телегу остановить… Стой, дай лицо тебе мукой обсыплю.

Обидно Завиду, хочет сорвать платок. Ещё мужики зубоскалят:

— Хороша баба! Эх, ягодка-краса!

— Что ж ты, зелёный огонь не мог разжечь, чтобы кого остановить? — спрашивает Завид.

— Вот ещё, стану попусту изводить! Он серебра стоит, а ты задаром пройдёшь. Жаль, рубаха-то у тебя не женская, да авось не заметят.

— А нашей телегою путь перегородить? — опять говорит Завид.

Совсем ему обидно, едва не до слёз. Он-то уж гордился особым делом и не ждал, не гадал, что его на смех поднимут. Да ещё понял, что мужики обо всём загодя знали, но смолчали, даже и болтливый Пчела ничего не сказал.

— Ежели путь перегородим, так поймут они, что мы люди, а не черти… Да что ты скис? Ну, не порти веселья! Иди на дорогу, да помни: не оборачивайся, покуда не услышишь, что они остановились. Лицо-то у тебя в муке, всё белое — ещё примут за вештицу да коней погонят, как бы не затоптали.

Толкнул его Первуша к дороге, кто-то повод в руку сунул. Что делать Завиду? Ног под собой не чует, коня ведёт. Конь, головой качая, идёт послушно.

А за спиной, уже слышно, топочут копыта да погромыхивают колёса.

Глава 13

Дорога хотя и только с одной стороны обросла ельником, да всё одно стояла здесь глухая лесная тишина. Нынче и ветер с реки не дул. Далеко-далеко постукивал дятел, но теперь его совсем уж не стало слышно из-за цокота копыт.

Всего одна лошадёнка и бежит. Вот перешла на шаг.

— Что ты, матушка, на своих ногах идёшь? — окликнули сзади. — Али захромела твоя лошадушка?

Идёт Завид, не оглядывается, как ему наказали. Сердце в груди стучит часто-часто.

— Да что ты, али не слышишь, али боишься, что мы не добрые люди, а сила нечистая?

Тут как закричит, засвистит, заухает! Конь испугался, в сторону прянул, заржал, Завид едва повод удержал. Чужая лошадёнка за спиною, слышно, тоже ржёт.

— Это кто тут нечистую силу поминает? — раздался грубый голос. — Кто по нашей дороге едет? Плати за проезд!

Тут обернулся Завид. Видит, и впрямь стоит всего одна телега, и лошадь уж двое под уздцы держат, а остальные приплясывают, обходят кругом да рожи корчат, кривляются. А на телеге-то старый горшечник с сыном. Испугались, друг к другу жмутся, озираются. Парень из-за ворота потянул обережную звезду Алатырь, сжал в кулаке, бормоча:

— Чур меня, чур!

— Мы ведь у вас ничего не брали! — жалобно сказал старик. — Зелен огонь видали, а не тронули. Не губите нас, пропустите! Да у нас и взять нечего.

— Брали, не брали, а отдать придётся! — грозно ответил Тишило, которого только по голосу и можно было узнать. Тряхнув рогатой головой, он протянул чёрную руку. — Ишь, повадились даром-то ездить!

— Всё о вас ведаем, — сурово сказал другой чёрт Первушиным голосом. — Гончары вы из Ловцов. Собирались продать товар в Белополье, оно бы и ладно было, да жадность вас к Синь-озеру погнала. Ишь, дай душе волю, захочет и боле!

— Верно, брат Голова! — поддакнул третий чёрт. — Верно, верно, брат Затейник! Честные люди тут не ездят. Погнались вы за крохою, да без ломтя останетесь!

И страшные глаза к носу косит.

Заухали тут опять все черти. Кто рога наставил, кто кулаком грозит. Старик поглядел на Завида и руку к сердцу прижал, охнул.

Завид и сам стоит ни жив ни мёртв. Ждал веселья, да отчего-то не весело.

— Ну, чего тянете? — прикрикнул Тишило. — Отдавайте всё, что есть!

Тут же, не дожидаясь, вцепились черти в старика с его сыном. Нащупали мошну — срезали, вышитый пояс приглянулся — сорвали, всю телегу переворошили. Что нашли, всё отняли, даже и хлеб, который гончары взяли в дорогу.