Птичка по имени Авелин
Шрифт:
– Сам иди, - вяло откликаюсь я.
– Мне даже шевелиться больно.
– Сейчас я заварю тебе целебного ниххонского чая.
– Не надо!
– тут же протестую я.
– Знаю я ваши чаи! Потом или бегать буду с него, как в попу раненая, или усну на сутки.
Он улыбается, сверкая зубами в темноте, а потом встает:
– Хорошо, как хочешь. Завтра сама попросишь. Я отойду.
– Куда ты?
– немедленно пугаюсь я.
– Отлить.
Я краснею, понимая, что перегибаю палку, но все равно прошу:
– Недолго, ладно? Я никогда в лесу ночью одна не оставалась.
–
Я кивнула, завороженно уставившись в костер. Огонь нравился мне не меньше, чем небо или золотая листва. Жизнь вообще прекрасна и удивительна, как можно позволять себе быть несчастным, когда вокруг - мир?
Хиро вернулся, опустился рядом со мной на бревнышко и протянул мне ладони, наполненные чем-то чёрным.
– Ежевика, - с улыбкой сказал он.
– Поешь.
– Ты что, в темноте собирал?
– Ну да. Я увидел и решил, что тебе понравится. Не волнуйся, руки сполоснул… ну после этого.
Я фыркнула (как будто я не знаю, какой он чистоплотный!), склонилась к его рукам, собирая губами нежные ягоды и облизывая его пальцы. Он не препятствовал, ничего не говорил, только смотрел на меня... я чувствовала его пристальный взгляд на своец макушке.
Мы не прикасались друг к другу как любовники уже две недели. Сначала дулись, потом собирались в путь, потом просто... боялись. Вместо теплоты и полной гармонии в наши отношения впервые пришли недопонимание и взаимные подозрения. Это было больно, и мне нужно было решить, чего я на самом деле хочу.
Сейчас, здесь, у костра, мне отчаянно хотелось быть нежной. Эта ежевика вдруг вернула мне прежнего Хиро: ласкового, заботливого, внимательного. Поэтому я слизывала остатки ягод с его ладоней, прекрасно понимая, что они уже дрожат от прикосновения моих губ. Когда я по очереди облизала его пальцы, втягивая каждый в рот и слегка покусывая, Акихиро не выдержал, коротко выдохнул сквозь зубы и, поймав мой подбородок, жадно поцеловал в губы. Через мгновение мы уже исступленно целовались, сдирая друг с друга одежду. Соскучились.
Хиро опрокинул меня на одеяло, пленил запястья, заставив запрокинуть руки над головой, горячо, почти агрессивно целовал и кусал мою грудь и плечи. Стоны и всхлипы в ночном лесу разносились далеко. Он прикусывал край рёбер, проводил языком по животу, спускался к выступающим тазовым косточкам. Я ерзала под его губами, колени разъезжались, спина прогибалась сама собой. Когда он наконец опустился на меня, толкаясь внутрь нетерпеливо и резко, сгибая и прижимая к себе мою ногу, чтобы проникнуть как можно глубже, я уже жалко постанывала и просила только об одном:
– Люби меня, Хиро! Быстрее, вот так, ещё... да-а-а...
Он любил. Не по регламенту. Не по каким-то своим правилам. Просто покрывал поцелуями плечи, а потом переворачивал на живот и снова двигался торопливо, глубоко.
– Лина, ты принимаешь противозачаточные?
– ворвался в мой одуревший от удовольствия мозг его голос.
– Я могу?..
– Да, - простонала я.
– Ты все можешь...
Противозачаточные? Аха! А кто сказал, что я вообще могу иметь детей?
Он застонал, изливаясь и прижимаясь ко мне всем телом, а внутри меня
стало пусто и холодно. Я вспомнила своего мужа и ту ночь, когда я, в поту и крови, лежала на холодном каменном полу, мечтая умереть. Чем ближе был Ранолевс, тем больше воспоминаний на меня обрушивалось.Мы лежали, сцепив пальцы, не в силах оторваться друг от друга. Нахлынувшие страхи заставляли меня дрожать и жаться к мужчине. Он защитит меня. Хиро можно верить.
– Надо одеться, - напомнил он.
– Ночи уже холодные.
– Угу, - сказала я, прижимаясь к нему плотнее.
– Надо.
Он хмыкнул, поцеловал мои волосы и завернулся вместе со мной в одеяло, как в кокон. Так мы и уснули вдвоём, сжимая друг друга в объятиях.
Наутро я не могла даже пошевелиться. Болело всё, даже те мышцы, о которых я понятия не имела. Ниххонец, сжалившись, разминал моё тело своими сильными руками, а я так громко стонала и подвывала, что он признался:
– Возбуждаешь меня, ласточка. Ты подо мной так не кричишь, как сейчас.
– Кричу, - буркнула я, пряча пылающие щеки в одеяле.
– Сам же знаешь, как мне с тобой хорошо.
– Отварчику?
– невинно предложил он.
– Скажи честно, что со мной будет от твоего отварчика?
– Боль мышечная уйдёт, бодрость в теле, ясность мыслей.
– В чем подвох?
– Ну... Злой будешь, как черт. Но мне не привыкать.
– Ах ты гад!
– вскинулась я, а потом засмеялась.
– Заваривай. Я все равно злая как черт. К тому же ещё и болит всё. Если станет легче - тем лучше.
Хиро кивнул и кинул в меня одежду - нечего тут голой сидеть посреди леса. Я, постанывая, принялась медленно одеваться. К тому времени, как мне удалось натянуть штаны, отвар был уже готов. Как и все ниххонские отвары, он вонял так, что в глазах слезилось, да и на вкус был премерзким. Спасало то, что он был горячим, холодный, наверное, вообще пить было бы невозможно. Однако практически сразу же, как я его, захлебываясь и зажимая нос, выпила, полегчало. Закружилась голова, задвоилось в глазах, а потом слабость схлынула, оставляя только ясное до звона сознание.
– Ненавижу тебя, - сообщила я Хиро, поднимаясь. Боль не то, чтобы ушла, она просто стала неважной.
– Чего расселся, нам надо спешить, - одернула я не пойми чему улыбающегося ниххонца - ух, как меня взбесила его ухмылка!
Быстро побросала в мешок вещи, подвязала волосы шнурком, натянула сапоги. Хиро прищурившись, кивнул на котелок с завтраком.
– Ты голоден?
– неприятно удивилась я.
– Тебе нужно поесть, Ли. День длинный. К обеду будем на заставе, там не до еды будет.
– Ладно, - неуверенно согласилась я.
– Поем.
Заботливый какой, аж бесит. А кашу он сварил вкусную, с ягодами. Я слопала целую тарелку.
– Знаешь, что забавно?
– спросил меня Хиро, когда мы уже довольно неторопливо ехали по лесной тропинке.
– Я ненавижу ниххонскую традицию, когда учитель использует ученика... в интимном плане. А теперь именно это сам и делаю.
– Если тебе что-то не нравится, то я сама буду тебя использовать, - усмехнулась я.
– Сам, - поправил меня ниххонец.
– не забывай, что ты теперь мальчик.