Публичное одиночество

Представьте себе, во мне достаточно слабости и неуверенности – того, что необходимо внутренне преодолевать…

Вот Вы говорите о силе, надежности, которые вроде бы от меня исходят, но это же иррациональная вещь. Если я сяду и начну что-то там излучать, это будет представлять узкомедицинский интерес для собеседника, зрителя или партнера, поэтому, если такое ощущение возникает в других, это в общем-то их продукт. (I, 137)

СЛАВА

(2007)

Я глубоко не уважаю многих людей, добившихся славы, которые тяготятся тех, ради кого они работали. Это крест.

Конечно, приятно, когда тебя узнают. Но не всегда. Бывают места, в которых лучше бы тебя не узнали, бывают ситуации, в которых лучше бы тебя не знали. Слава, узнаваемость, они обоюдоостры.

Я помню потрясающее признание Олега Янковского. Я вел три или четыре раза «Смехопанораму», и он рассказывал мне про то, как снимался у Тарковского в Риме. Он говорит: «Я испытал шок, я вышел на улицу – и меня никто не узнал. Я испугался».

Я помню свою стыдную историю в Венеции, когда я шел по площади Святого Марка и двое молодых людей восторженно подошли ко мне с фотоаппаратом и говорят: «Можно?» Я отвечаю: «Ну конечно». Они: «Нет, Вы нас сфотографируйте».

Ведь там же тебя никто не знает… (XI, 3)

(2009)

Интервьюер: Мало кто, согласитесь, прошел с юных лет такое же искушение славой, как Вы, – считаете его дьявольским или относитесь к нему спокойно?

Да я его и не чувствовал никогда!

Как? А толпы поклонниц? А прикоснуться, пощупать, поцеловать?

Ну, если ты к этому серьезно относишься, то идиот, а нормальный человек воспринимает такие вещи легко: ну пришло…

Важна ведь не слава, а отношение к ней, и если она тебя меняет, значит, идет не впрок, мешает и разрушает как личность. Другое дело, если это приносит удовлетворение как производное того, что ты делаешь… Наверное, и тут искушение присутствует достаточно сильное, но как-то Господь управил, что на моем самоощущении оно не сказалось.

Буквально недавно на одной из творческих встреч мне передали записку, дескать, Вы – бренд, а я подумал и сказал, что, если буду считать себя брендом или талантом, – все, конец, перестану быть интересным публике (а я всегда пытался каким-либо образом ее внимание сохранить)…

Повторяю: к делу нужно относиться серьезно, а к себе – достаточно легко… (I, 137)

СЛАВОСЛОВИЕ (1999)

Интервьюер: Когда Вы слышите славословные речи в свой адрес, умеете отличать искренность от фальши? Конечно. Это сразу видно. Всегда.

Ошибиться невозможно.

Тогда скажите, чего больше – искренности или лести?

Я не знаю. Я не могу ответить на этот вопрос и объясню почему.

Дело в том, что я так много слышу за моей спиной дурного и читаю о себе, что практически каждое слово в стихотворении Пушкина «Поэт! не дорожи любовию народной…» имеет под собой фантастический смысл: «Услышишь суд глупца и смех толпы холодной, / Но ты останься тверд, спокоен и угрюм».

Это некое состояние концентрации и сосредоточенности.

Как только ты начинаешь что-то делать, чтобы получить аплодисменты, никогда ничего не происходит. Да и каждого, кто аплодирует не так долго, как другой, ты будешь зачислять в свои враги.

Поэтому лучше: понравилось – спасибо, не понравилось – извините. (II, 31)

СЛАВЯНОФИЛЫ И ЗАПАДНИКИ

(1989)

Мне кажется, что я могу понять любую точку зрения.

Но безоговорочно причислить себя либо к славянофилам, либо к западникам – я не могу. Примкнуть к одним – значит не признавать Тургенева, Чехова… К другим – значит отрицать Языкова, Хомякова…

Я же русский человек…

И я уже говорил, что нужно иметь корни на родине, а ветвями обнимать мир… (II, 18)

СЛУХИ И СПЛЕТНИ

(2007)

Меня никогда не занимали бытовые подробности чужой жизни, не коллекционировал слухи и сплетни, на которые так падка наша богема. Ненавижу перемывание чужих косточек, поскольку сам неоднократно оказывался объектом досужего любопытства.

В этом смысле образцом может служить моя мама. Ей много раз звонили и заговорщицким тоном произносили в телефонную трубку: «Знаете, где и с кем сейчас ваш муж?», а она отвечала: «Пожалуйста, больше не набирайте этот номер. Никогда».

Не думаю, будто маме легко давались внешняя отстраненность и бесстрастность, но говорила она тихо и спокойно. (II, 57)

(2007)

Интервьюер: Начнем с арифметики. Но не с двенадцати, а с пятнадцати. И не присяжных заседателей, а миллионов долларов, за которые Вы, по слухам, построили дом под Нижним Новгородом.

Не хочу даже обсуждать этот бред!

С другой стороны, люди готовы писать любую ерунду, лишь бы заработать на моем имени. Значит, ко мне по-прежнему есть интерес, и это радует.

Конечно, противно, когда говорят неправду, нагло и цинично лгут. Но ведь тут расчет какой? Оскорбленный человек начнет биться в истерике, попытается засудить клеветников. А тем только и надо, чтобы скандал разгорелся поярче: можно напечатать еще несколько хлестких обложек, заработать на дополнительном тираже. Суд-то у газеты все равно не выиграть, поскольку фраза о пятнадцатимиллионном особняке Михалкова вынесена в заголовок с вопросом. Классическое иезуитство: дескать, мы ничего не утверждали, а лишь спросили…

Я жизнью ученный, эти ходы просчитываю наперед, в ловушку добровольно не полезу. А за что страдает Андрей Зайцев, молодой замечательный режиссер, он же монтажер моих фильмов? Как ему объяснить родным и знакомым, что на фото в газете запечатлен действительно он, хотя дублером Олега Меньшикова никогда не был и становиться им не собирается? Это у меня кожа задубела, я никак не реагирую, натыкаясь на заметку, будто стал старообрядцем. Почему, спрашивается, не мусульманином или буддистом? Наверное, сочинять небылицы интереснее, чем писать, как я целыми днями – от рассвета до заката – снимаю «Утомленных солнцем – 2».