Публичное одиночество

(2011)

Интервьюер: Есть какие-нибудь яркие примеры того, что, на ваш взгляд, должна была бы не пропустить цензура?

Больше всего это касается телевидения. Там я бы не пустил, условно говоря, «Дом – 2»… Но разговор идет не о конкретном запрете (это ничего не меняет, просто будет запрещена какая-то программа), а надо запрещать делать какие-то вещи.

Вот яркий пример: группа «Война» получает премию «Инновация», в которой принимает участие Министерство культуры. Я считаю, что с точки зрения технологии и замысла гениально было придумано – за три минуты нарисовать 60-метровый член с учетом того, что, когда мосты будут разводиться, он будет смотреть прямо на окна питерского ФСБ. Придумано колоссально, как придумка – это круто! Но это хай-тек, придумка, это не художественное произведение. А если это художественное произведение, тогда будьте любезны дать народу на это смотреть на постоянной основе. Выложите рисунок мрамором, и каждый раз, когда поднимается мост, белый мраморный член будет смотреть в окна ФСБ. Идите до конца! Запретить это – глупо. Энергетика этих ребят с их талантом может быть замечательно созидательной. Это стёб, это классная придумка. И тот, кто это придумал, действительно человек талантливый. Но давайте разделять придумку и художественное произведение. Потому что для того, чтобы сделать эту акцию, не нужно учиться в Академии рисовать, как Илья Репин. Нужны только взгляд на жизнь, смелость и азарт.

Поэтому запрещать – глупо. Сделали так сделали!

Но если вы за «член» даете художественную премию, тогда будьте любезны увековечить его, чтобы это было памятником тому, что вы считаете искусством… (XV, 51)

ЦЕРКОВЬ (2000)

Знаете, когда говорят: «В Бога верую, а в церковь не хожу», – это самообман.

Кажется, Серафим Саровский сказал: «Для кого Церковь не Мать, для того Бог не Отец». Отделяя собственно веру в Бога от Церкви, мгновенно становишься сектантом, то есть человеком, переполненным гордыней, которая дает тебе возможность и право определять, что есть правильная вера, а что неправильная.

Лично я всегда задаюсь одним очень простым вопросом: считаю ли я себя талантливее, умнее, храбрее, мудрее Дмитрия Донского, Александра Невского, Пушкина, Достоевского?

Нет.

Ну почему тогда я должен усомниться в том, что для них было правильно и естественно?

Ведь лень, страх, неловкость, незнание, комплекс неполноценности, что, по сути, и является препятствием для прихода в церковь, – это не аргументы. Но если все это я возвожу в принцип, то я – гордый козел и больше ничего.

В молодости, когда я стоял на службе, то не ощущал такой благости, как сейчас, ее заглушал страх, который каждый раз просто гнал из церкви, чтобы не встретить там знакомых.

Я долго учился, чтобы в храме совершенно никого не замечать. Сейчас научился в церкви быть один, то есть не один, а наедине, и это самое блаженное ощущение.

Это вертикаль, ты в нее погружаешься, ты ее физически ощущаешь, она осязаема. (II, 34)

(2002)

Мне говорят: «Да уже новые времена… ну что вы, ей-богу, со своими попами да церквями… Ведь церкви мы больше не разрушаем, у нас свобода вероисповедания».

А ведь это только кажущаяся свобода, если у человека нет внутреннего стержня, нет понимания, что такое хорошо и что такое плохо.

А собственно, кто ему расскажет об этом?

Возьмите кодекс строителей коммунизма – да, это Евангелие, только без Бога: не убий, не укради…

Но Евангелия без Бога быть не может!

Я уверен, что воспитывать добродетели в человеке без религиозного чувства бессмысленно. (II, 41)

Русская Православная Церковь (1990)

С трибуны Советского фонда культуры я сказал, что единственной организацией, которая за все годы советской власти не металась из стороны в сторону, от правды к неправде, была Русская Православная Церковь, исторически продолжавшая строительство своего духовного храма…

Я считаю, что самое большое зло и самая тяжело восполнимая утрата, совершенные по отношению к нашему народу – это физическое и идеологическое разрушение Русской Православной Церкви…

Эта система была частью общего исторического культурного ствола России. Церковь объединяла. Через нее осуществлялась историческая связь поколений.

С разрушением Церкви разрушилась и эта связь, что в результате привело к ослаблению национального иммунитета. Сколько лет над нашими головами огромными буквами писали одни и те же призывы и заклинания, меняя только номера съездов и пленумов, навстречу которым нам нужно было стремиться, а потом дружно выполнять их решения.

Волновало ли кого-нибудь это шаманство, кроме тех, кто отвечал за то, чтобы все было вывешено вовремя и читалось с любой точки? Выполнялись ли указания? Волновали ли они людей?

Нет! Однозначно – нет!..

В народе живет тяга к историческому образу мышления, и лишать народ возможности следовать этому мышлению – преступление перед будущим этого народа, угроза его нравственной национальной безопасности…

Думаю, что следствием разрушения храмов, отринутой веры является и экономическая ситуация, в которой мы сегодня находимся. (I, 32)

(1993)

Вопрос: Когда Вы ходите в церковь, Вы имеете в виду мистическую часть религии либо в православии Вы находите нечто, что важно для Вас сегодня?

Вы знаете, вопрос неправомерен, на мой взгляд, потому что в церковь ходят не для чего-то.

Церковь – это неотъемлемая часть истории и национального самосознания. И самое главное, Церковь – это настоящая демократия… И это то, что для меня является истинным проявлением и истинным значением демократии для людей, которые хотят объединяться в общем деле на основе Закона Божьего. Ибо понятие демократии, которое существует сегодня, на мой взгляд, ложно. Ложно, ибо мы все равно – продолжение большевизма сегодня, только большевизма с другой стороны. Допустим, загонять людей в колхозы насильно безнравственно, как и безнравственно их разгонять насильно, понимаете? Поэтому у меня неоднозначное отношение к сегодняшнему вопросу, вопросу демократии.

Что касается Церкви…

Вы поймите, ведь дело еще заключается в том, что Церковь, которая была запрещена, она была исповедничеством для многих, кто прожил в стране в течение семидесяти лет. Сколько погибло иерархов церковных, сколько людей пострадало за то, что они верили, и за то, что они были верны православию. Но вы посмотрите, что происходит. В результате на сегодняшний день мы имеем абсолютно невероятную ситуацию, когда не снизу поднимается духовное ощущение мира, а Церковь начинает опускаться вниз до уровня «рока на баррикадах» и освящения валютных магазинов…

Это дискредитация Церкви.

Это удобная формулировка низведения Церкви до уровня бытового явления. Это очень удобно. Мало того что можно совершать безнравственные поступки, преступления, оправдывая их тем, что «вот, правда, у нас здесь все воруют, но ничего. Батюшка освятил наш магазин». А то, что там бог знает что происходит, это ничего, это можно… батюшка походит с кадилом, а люди будут стоять…

Я помню один фестиваль артистов. Страстная неделя шла… и сидел батюшка в ночном баре. Я говорю: «Что ж Вы делаете в ночном баре-то, батюшка?» А он отвечает: «А нам владыка велел ближе к народу быть». – «Да идите домой, батюшка, не позорьтесь».