Путь к тишине. Часть 2

— Я не мог ни убить его сам, ни пожелать ему смерти. Я боялся. Боялся потерять его. Боялся даже просто огорчить или не угодить… Это продолжалось недолго, даже такая зависимость со временем слабеет. Но кое-что осталось навсегда.

— Ты мог убить его тогда.

— Мог… и, вероятно, должен был.

Он отвернулся и снова посмотрел на озеро:

— Он ведь уже не был таким, как прежде… Человек может играть роль хоть бога, хоть кого угодно еще, но когда он сам поверит в легенду, придуманную для других, для него все кончено. С Кроносом так и было. Он продолжал слушать меня, мои советы, планы. Но по-настоящему уже не слышал. Не слышал, когда я пытался объяснить ему, что не хочу больше так жить, что вырос из этой жизни, как из старой одежды. Что будущего, какого я хотел, у Всадников нет и быть не может. Нужно было видеть, как он обшаривает очередной труп у дороги, прячет в сумку добычу и рассуждает при этом с немалым пафосом, что мы, Всадники, делаем историю! Смешно. А мне хотелось плакать.

Голос его на последних словах дрогнул. Воспоминание было одним из самых болезненных, хотя признаваться в этом он и не хотел.

— Митос, я… — начала Кедвин, но споткнулась, ища подходящие слова.

— Что?

— То, о чем ты только что рассказал… Скажи, тебе никогда не виделся в этом знак?

— Знак? В чем именно?

— В том, что, возжелав отомстить за свои беды проклятому миру, ты оказался на побегушках у полусумасшедшего разбойника. Представляю, чего ты мог натворить, окажись в твоем распоряжении настоящая армия или толпа религиозных фанатиков. Есть такая старая пословица — бодливой корове Бог рогов не дал. Русская, кстати.

— Хуже всего, что ты права. Бодливая корова… Да, я думал об этом. Возможно, я ошибался, и небеса были не так уж слепы и глухи.

— Ты всего лишь искал силы и свободы. Или нет?

— Да. Но не нашел ни того, ни другого. В итоге потерял и то, что имел… А потом долго пытался понять, что же сделал не так. Этот мир не просто противостоял нам. Он отторгал нас, как живой организм отторгает инородную инфекцию. Я стал снова жить в мире, среди людей. Но сам-то не сразу перестал быть Всадником. А это нужно было скрывать… Вот тогда я и научился прятать настоящее «я» в самых дальних уголках памяти, научился внушать себе, что я — это не я, а тот человек, которым решил стать. Ученый, крестьянин, торговец. Потом это стало привычкой, способом выживания, да. Я хотел, чтобы меня боялись. А в итоге сам должен был жить в постоянном страхе.

— В страхе?

— Да. Заново привыкать к одиночеству и беззащитности. Постоянно помнить о том, что Кронос жив и однажды найдет меня. Что тайна моего прошлого может разрушить мою новую жизнь… В общем, вполне справедливо.

— Ты считаешь себя виноватым в том, что все сложилось именно так? — осторожно спросила Кедвин.

— Не в моих правилах искать виноватых на стороне.

— Даже при том, что с тобой произошло? — не отставала Кедвин. — Почему ты так уверен, что то, что было между тобой и Кроносом, не изменило твоего отношения к окружающему миру? В конце концов, восприятие твое было искажено!

— Да. Ну и что?

— Нужно ли тебе винить себя за то, что было потом? Ты уверен, что был нормален тогда?

— Я — это только я, Кедвин, — вздохнул он. — Всегда. Если не разум, то инстинкты, подсознательный опыт… Все могло быть по-другому, будь я сам другим. Не нужно искать оправданий. Пойми, Кронос — моя тень. Тень моей ненависти, моего страха. Кто виноват, что я выпустил эту тень на свободу, что позволил ей стать сильнее меня, что не сумел покончить со мной же порожденным чудовищем, когда была такая возможность? Кто, кроме меня? Да, ты права, это знак. Желать власти над миром и стать рабом собственной тени! Злая ирония.

— Значит, ты жалеешь о том, что было?

— Жалеть значит отрицать. Могу ли я жалеть о том, что я это я? Не знаю.

Он помолчал, потом заговорил снова, будто размышляя вслух:

— МакЛауд может считать меня великим грешником. Но вряд ли понимает, в чем состоит этот грех. Да, убивать и грабить не самый достойный способ зарабатывать на жизнь, но довольно распространенный в ту эпоху, и в другие тоже… Люди сами себе делают столько гадостей, что одной больше, одной меньше! Дело не в этом… Я пожелал больше, чем позволено человеку: власти над душами. Боги не прощают посягательства на их привилегии. Я не свободен и никогда не буду свободен от того, что пытался сделать. Оно всегда со мной. Я дал себе слово, что никогда больше не повторю этой ошибки, никогда не позволю себе забыть, кто я. Но это временами очень тяжело — держать в узде ту часть себя, которая дает силу, но взамен грозит отнять душу.

Он остановился и повернулся к Кедвин.

— Прости, пожалуйста. Я должен был объяснить все раньше… Не нужно ничего говорить. Если тебе неприятно мое общество, я уйду.

Она долго молча смотрела ему в лицо. Потом подняла руку и мягко прикоснулась кончиками пальцев к его щеке.

— Прошлой ночью ты сказал, что любишь меня. Ты уже жалеешь об этом?

— Нет, — он поймал ее руку и осторожно сжал в своих. — Конечно, нет. Но…

— Сейчас не Бронзовый Век, — твердо проговорила Кедвин, — и никакое прошлое не отменит того, что я видела своими глазами. Давай вернемся к настоящему.

Он наклонил голову, поднимая к губам ее руку и целуя.

Кедвин взяла его под руку, и они снова пошли по тропинке.

— Кедвин, ты не сердишься?

— На что?

— Сначала я был не сдержан.

— Нет, я даже догадываюсь о причинах такой «несдержанности».

— Не так уж трудно догадаться.

— Напротив. То, о чем ты рассказывал, дела настолько давние… МакЛауда я знаю не первый день, устраивать истерику по такому поводу совершенно не в его характере. По-видимому, есть что-то еще, не в столь отдаленном прошлом.

— Да, есть. Возможно, если бы ты услышала все это от него…

— Сомневаюсь, что это могло что-то изменить, Митос. Даже если бы я не была уверена в себе, если бы мне нужно было еще чье-то мнение… Как думаешь, чьи слова для меня звучат убедительнее: МакЛауда или Ребекки?

— Но Ребекка…

— Знаю, ее уже нет. Но она была особенная, уже тогда, тысячелетия назад. Она не считала убийство способом борьбы со злом и прибегала к нему, только если не видела иного пути. И она сохранила тебе жизнь. Для меня это значит больше, чем все, что может рассказать МакЛауд, каким бы разговорчивым он ни был.

— Может быть… Давно ты знала?

— Ну, на сей раз это удачная догадка. Я не связывала ту историю именно с тобой, Ребекка не называла имен. Но некоторые моменты в твоем поведении… к тому же словесный портрет того странного разбойника имел с тобой кое-что общее. А прошлая ночь…

— Что такого особенного в прошлой ночи?

Она вздохнула снова:

— То, как ты повел себя, когда я пригрозила тебе оружием. Такие вещи редко повторяются случайно… Ту ночь, после моего боя с сэром Реджинальдом, Ребекка провела с тобой?

Он кивнул.

— И это, надо думать, была не единственная встреча?

Снова короткий кивок.

— Ты любил ее?

— Безумно.

— А она?

— Не знаю. Она никогда этого не говорила, а я никогда не решился бы спросить. Наши отношения были странными. Даже для меня.

— Но она хранила твою тайну.

— Да. Хотя я не просил об этом. Но теперь уже поздно доискиваться причин.

— Тем более, — заметила Кедвин, — что к объяснению недавних событий мы еще не приблизились ни на шаг. Ты не слишком прячешься, как мне кажется. Где сейчас Кронос? Ты уже не думаешь, что он может тебя найти?