Путь небес. Преодолевая бурю

Раваллион не могла вспомнить, в какой момент партии прекратились. Возможно, после первого действительно тяжелого поражения, когда группировка Железных Воинов точно предугадала рейд на гарнизонный мир Илювуин и уничтожила два полных братства. С тех пор настроение в легионе изменилось. Камешки нетронутыми лежали в керамических чашах.

Сейчас, вновь оказавшись наедине с примархом в его покоях на «Буре мечей», Илия изучала черты Хана и пыталась вспомнить, каким он показался ей при первой встрече — над Улланором, на пике славы Крестового похода.

«Каган выглядит таким же молодым, — решила она, — но более усталым».

Он лично возглавлял большинство атак, принимая на себя главные удары вражеского авангарда. В нескольких случаях Раваллион наблюдала за боями, обычно по пикт-трансляциям. Сигнал с дальнего расстояния был достаточно четким, чтобы Илия осознала всю мощь примарха. Однажды она увидела, как Хан голыми руками перевернул «Лэндрейдер». На глазах Илии он бросался на батальоны остервенело воющих монстров и истреблял их без остатка. Каган прорубался через вражеские элитные отряды — почетную гвардию в терминаторской броне, отделения уничтожителей, роты ветеранов — так, будто в них сражались самые юные неофиты.

Никто не мог выстоять перед одним из Восемнадцати.

Хан убивал и убивал, пока с его тальвара не начинали лететь струи крови, но ему все равно было мало. Если воля примарха к сопротивлению и слабела, он не показывал этого. Говорил Каган все так же размеренно и культурно, жертвуя при этом отдельными воинами ради общего выживания. Видимо, Хан привык к такому с самого начала, ведь он вырос на планете бесконечных маневренных войн, где границы почти не имели значения, а скорость решала все. Он не признавал жалости — ни к другим, ни к себе. Он делал то, ради чего был создан, как и все верные сыны Императора.

И все же…

Примархи были постлюдьми, но не автоматонами. Хотя Кагана никогда особенно не волновали имперские лозунги, собственные владения или титулы, он любил сыновей, а их погибло слишком много.

Теперь Хан, поигрывая длинным кинжалом-кирилом, в глубокой задумчивости смотрел темными глазами на пламя очага. Илия полулежала напротив, в низком чогорийском кресле, устланном шкурами. Она утомилась, но дозволения уйти еще не получила.

Каган пребывал в печали. Раваллион уже разбиралась в нем и знала, что сейчас один из редких случаев, когда примарх хочет услышать ее мнение. Она не совсем понимала, какая польза Хану от этого, ведь советы владык вроде Есугэя и Тахсира были куда более ценными. И все же время от времени такие беседы происходили.

— Все прошло успешно, Каган, — сказала Илия.

Тот поднял взгляд, словно впервые заметил ее.

— Гм?..

— Сбор. Восемьдесят четыре процента известных нам уцелевших сил легиона объединены и находятся в варпе. Все корабли первого ранга готовы к бою. Ваш флот в целости, мой господин. Ваша армия с вами.

Хан отстраненно кивнул:

— Успех. Ты права, сы.

— Что-то вы не слишком веселы.

Каган дернул уголком рта. Полуулыбка на его худощавом лице выглядела жутковатой. Поднеся стальной кинжал к свету, он повернул клинок сначала одной стороной, затем другой.

— Если бы мы добились цели, я бы порадовался. Ты дала мне надежду, но слабую. Возможно, надежды нет вообще. Но, быть может, об этом и не придется горевать.

— Об этом очень даже придется горевать.

— Я уклонился от боев, которые стремился принять. Поверь, мне непросто убегать от бури. Меня создали идти ей навстречу.

Раваллион подняла бровь:

— Вот что вас беспокоит? Мой господин, вы сделали то, что должны были. Скверный полководец на вашем месте уже растерял бы легион без остатка. Я знаю, о чем говорю, — служила под началом многих скверных полководцев.

— Я обеспечил нам выживание. — Хан какое-то время обдумывал это слово. — Праздновать тут нечего. Хотел бы я навредить врагам сильнее. И еще хотел бы…

Илия ждала, что примарх закончит фразу, но тот умолк. Она вздохнула, толкнула кресло назад и неуклюже выбралась из него. Все сиденья в покоях Хана изготовили по его размерам, поэтому генерал выглядела на них почти смехотворно маленькой. Шаркая ногами, Раваллион подошла к очаговой чаше и бросила в огонь еще полешко. Дерево — чогорийское хаэло — мгновенно занялось и вспыхнуло, рассыпая искры.

— Ашелье найдет нам путь, — сказала она с уверенностью, которой не испытывала. — Знаю, вы сомневаетесь, но ни одна живая душа не знает варп лучше Питера.

— Ты уже говорила мне, много раз. — Каган продолжал сидеть, вытянув ноги. Даже откинувшись в кресле, он выглядел опасным, словно замерший на миг ураган. — Если не выйдет, враг скоро ухватит нас за пятки. Ты чувствуешь его? Я — да. Слышу в ночи его дыхание, такое же резкое, как на Просперо. Он пылает жаждой мести. Он стремится продолжить бой, который мы не смогли завершить. — Хан повернул кинжал, сверкнув клинком. — Как и я, сы. Бывают ночи, когда мне не хочется ничего иного. Бывают ночи, когда я забываю о клятве, забываю, что воины во всем следуют моему примеру, и мечтаю ринуться в бездну, чтобы найти врага.

— Ваши сыновья говорят то же самое, — тихо сказала Илия. — Прислушайтесь к Есугэю, он видит опасность таких мыслей.

Каган усмехнулся — звучно, из глубины груди.

— Я слушаю Есугэя. Я внимаю многим голосам. Клянусь четырьмя ветрами, я внимаю даже тебе, веришь ты этому или нет.

— Верю, — отозвалась Раваллион, возвращаясь в кресло. — Конечно, верю — ведь искать Ашелье посоветовала я, и за то, что вы согласились, я благодарна вам превыше всего. А у меня много поводов для благодарности.

Устав от игры с клинком, Хан положил кирил на столик рядом с собой. Подавшись вперед, он соединил длинные пальцы «домиком».

— Ложь всегда была рядом, — задумчиво произнес Каган. — С самого начала. Мы проповедовали толпам Имперскую Истину, но использовали чернокнижников и мутантов, чтобы странствовать по небесам. Практиковали для их поддержки те самые искусства, само существование которых отрицали. То была великая ложь, и я не мог ее вынести. Такое не могло продолжаться вечно. Отсюда вопрос: почему этому позволили случиться?

Илия слушала. Она понимала, что Каган лишь наполовину обращается к ней, отчасти говорит сам с собой, но не стоило упускать редкий момент откровенности — обычно Хан держат свои мысли под замком.

— Мой Отец не был ни чудовищем, ни простаком. Он делал лишь то, что требовалось. Возможно, Он разъяснил бы лучше, но я не поверю даже сейчас, что в Его решениях отсутствовал смысл. Отец довел нас до Улланора и ушел. С тех пор Он молчал, лишь приказы Сигиллита поступали с Терры. Какой проект мог отвлечь Его от Крестового похода, задуманного Им? Только тот, что был необходим для нашего выживания. И вот я перебираю все слова, услышанные от Него, и пытаюсь найти объяснение, и проклинаю судьбу за то, что мы говорили так мало и что наши взгляды были столь различны.