Путь

— Да адна сарока на хвосце прынесла.

— Вечно у тебя сороки новости приносят, — недовольно отхлебнул вкусный свойский квасок Митяй. — Так что ты думаешь, у нас есть шансы завалить их?

— Нет, нет, нам не трэба их валиць, Миця. Нам патрэбна иная политыка.

— Какая ещё политика? — аж подался назад Митяй. — Ты о чём, Гилли?

А тот, полуобернувшись, обратил приглашающий взор на Доктора. Саша подошёл к беседовавшим старейшинам с тарелкой нарезанного сыра.

— Угощайтесь, тут есть мягкий, твёрдый, сильно- и слабосолёный сыр. Не против, если я присоединюсь к вашей увлекательной беседе?

— Давай, Саня, конечно.

— Дзякуй за сыр.

— Пожалуйста. Итак, о чём спорите?

— Я кажу Мице пра палитыку.

— И что же такое политика в вашем понимании, уважаемый Гилли?

— Палитыка, малады чаловек — гэто умение договариваца, а не пырхаць па углам, не махаць кулаками и не трясци писюном. Не умеешь договариваца — значиць, херовый палитык. Кажуць, щто вайна — гэта продолжение палитыки иным шляхом* (Говорят, что война — это продолжение политики, только другим путём). Але гэта не так. Вайна — гэта неуменне прыходзиць да кансенсусу. Вайна начынаеца там, где заканчиваеца здаровы смысел. Ваююць те, у каго на большае мазгоу не хватае.

Паглядзи на гэтых — Арлана с Аталом. Што за людзи? Коли ты пришоу в госци, то будзь добр проявиць увагу к хазяевам, так? А то уявили сябе гаспадарами, а сами на дваых аднаго пацана выхаваць не здолели* (воспитать не сумели). Пудзила* (Чучело) какое-то палучылась, гэтат Колян. Ён же сабе, чуете, паганяла новае прыдумау.

— Какое?

— Никола Голлан.

— Как-как? Никола Голан?

— А чё, нормальная погремуха!

— Да! — засмеялись все. — Никола Голый!

— Никола Голый фуфлогон, во!

— Ха-ха-ха! Никола Голый!

— Лучше Кончей!

— Ты прав.

Все досмеялись и снова повзрослели.

Тогда Котлин принялся задавать Гилли вопросы, абсолютно не смущаясь стоящего рядом Алекса.

— А зачем нам с тобой Саша Доктор? — прямо спросил Митяй.

— Таму што для развиця полиса нам трэба минимум три кампуса.

— И что? Думаешь, что мы с тобой сами не сможем поднять полис?

— Ничога мы не сможам, пакольки кажны з нас цянет одьяло на сябе.

Котлин задумался. Видно, его мучали сомнения. Он не решался.

— И как же, по твоему, мы будем помогать Доктору?

— Мы не памагае Олександру, мы памагае Бо.

— Хочешь поднырнуть под понятия?

Гилли пожал плечами.

— Но потом будут вопросы, почему он стал бургомистром?

— А гэта вопросы уже не к нам, это пусть у людзей спрашивают?

— У каких ещё людей, Гилли? Мы же тут с тобой основные в Ганзе?

— У тех людзей, яки прагаласуюць за яго. У Ганзе основные — гэта людзи.

Доктор поглядел на Градского с уважением.

— Так что, Митця? Што скажашь?

Митяй Котлин в задумчивости поскрёб щетину.

***

Слава Аетин погладил гладко выбритый подбородок и встал. На этот раз все взгляды были обращены на него. Огромный мужчина с широким и жёстким лицом, с полуседыми волосами, полностью тёмными только в одном месте — надо лбом, со строгими, но очень живыми глазами. Он исподлобья неторопливо оглядывал гостей, заставляя сына ждать. Затем повернулся:

— Ну что сказать тебе, Николай?

Орлан как бы ненадолго задумался.

— Знаешь, я недавно газговаривал с твоим дгугом — Тяпой, и он поведал мне о тебе удивительные вещи! Какой ты, оказывается, замечательный пагень. Очень кгутой, кгуче вагёного яйца! Молодец! Тяпа, геспект тебе тоже! — и он, как бы дружески, ударил сидящего рядом свидетеля Тяпу тыльной частью кулака сверху вниз по темечку. Тот сунулся вниз от удара, опрокинул лицом бокал, но сделал вид, что понял шутку и широко улыбнулся. Челюсть получающего поздравления Кащея ходила туда-сюда, так что отец нервным шёпотом произнёс, приблизившись вплотную:

— Пегестань жеваться, когда я с тобой газговагиваю.

Усилием воли Колян подавил дрожание. Орлан сделал шаг назад и снова заговорил громко, чтобы слышали все.

— У тебя сегодня свадьба, так что говогить что-то плохое я не имею пгава. Поэтому сейчас я хочу пожелать тебе и твоей супгуге только одного — главного. А что в нашей жизни главное? Как известно, это у нас, конечно же, здоговье! Поэтому будьте здоговы, пусть в вашей жизни как можно геже появляются газличные доктога! Занимайтесь спогтом, бегайте по лесу, пгыгайте чегез ямы. Это полезно, говогят! Избегайте вгачей, вот мой первый совет. Особенно бегеги от доктогов жену — ей желательно тебе детей гожать!

Алиса обидчиво вздрогнула, царапнув вилкой тарелку.

— Чего ещё вам пожелать? — Орлан презрительно оглядел невестку и тут же пронзил Кащея острым взглядом. — Вот тебе конкгетно, Николай, желаю быть внимательным… быть внимательным пегед выбогом, какая догога вегная, а какая — нет. Только учти, что частенько назад пути уже не бывает, и твой выбог сказывается на всём последующем пути. И говно такой же внимательности тебе желаю при офогмлении документов — смотги, под чем подписываешься, потому что с тебя, как с хозяина, двойной спгос. Но об этом ни здесь, ни сейчас и, навегное, уже не со мной. Так что следи, под чем подписываешься — это мой втогой тебе совет!

Орлан опустил голову и секунду спустя продолжил:

— А сейчас пгими от меня два свадебных подагка.

Ему поднесли сзади две большие чёрные коробки с застёжками — одну прямоугольную, а вторую квадратную. Сначала он взял в руки одну из них и щёлкнул её замками. Крышка открылась, показав обитую бархатом внутренность. Внутри сиял матовый воронёный ствол прекрасного ружья, с деревянным прикладом и гравировкой на нём. Орлан поднял повыше, чтобы все увидели.

— Это гужьё Бондагчука — знаменитое на весь миг огужие, его даже в кино показывали. Я дагю тебе его, Николай, чтобы ты мог убегечься от всех, кто посягает на твой дом. У этого инстгумента замечательные хагактегистики, и в умелых гуках он может больше, чем сам Господь Бог! А вот в неумелых он не стгашнее веника.

— Спасибо, спасибо, отец! — и Кащей ринулся было пожать отцу руку, но тот остановил его.

— Погоди, это ещё не всё.

Кащей в нерешительности остановился. Слава открыл вторую коробку.

— Тот подагок был от вгагов, от тех, кто снагужи. А этот — чтобы вгаги не завелись у тебя дома. Как говогил великий Ницше: «Собгался к бабе — возьми с собой плеть».

Он поднял над головой вторую, квадратную, коробку. В ней покоилась свёрнутая спиралью огромная чёрная нагайка с массивным латунным оголовком.