Путешествие в Тунис
Шрифт:
Когда-то он полагал, что все, что здесь, — эксперимент нечистой силы: над духом, над свободой воли. Потом решил, что все в порядке. Все хорошо.
И вот теперь увидел, что здесь проходит изотерма января — граница крайне вредных сил… Россия-с.
— Слы, парень? Ты слы? — горбатый алкоголик дядя Ваня приблизился на слабых ножках. В ущербном лунном свете достал мензурку, дал отхлебнуть. Тогда он увидал: опасную черту над городом. Светящуюся, точно хвост кометы. С нее слетали искры и опадали черным пеплом. В последней предрассветной тишине.
Прошли на главную трибуну, в кабинет директора.
Его втолкнули с грубой силой, он распластался на малиновом ковре. Портреты ведущих американских проповедников взирали на него со стен, где пару лет назад светились лики отцов марксизма-ленинизма, героев многоборья, прочих мастеров.
Грэм властным движением перста велел его поднять. Два дюжих молодца швырнули в кресло для посетителей. Плеснув в стакан сто грамм бурбона, Грэм начал допрос-беседу: «Откуда вы?» — Прокашлявшись, он начал: «Я, видите ль…»
«Я жалкий прыщ, я царь, я Бог… я представитель группы «Новое разнообразие»: мы ратуем за братство, за порядок, за мировой прогресс…»
— Ну что ж, вы нам подходите… вы молоды, упрямы, сексуальны… В вас бьет струя, которая поможет трансформации России. На вас к тому же есть очень теплая рекомендация.
— Аделаида Л., — он взял листок из ящика, — из наших самых-самых… хипповых телок. Она сказала, что ваш прибор — винтом, а также желчь и блеск во взоре. К тому же — вы ипохондрик. Короче, вы нам подходите.
Звуки Му
Москва, октябрь 68-го. Холодный ветер гуляет над ночной столицей СССР, проносится над Фрунзенской, над мощным генеральским домом.
Родимая советская Москва уж спит, лишь в этом генеральском доме у Москва-реки, в квартире маршала Кутькова идет гульба. Гуляет 3-й курс МГИМО, о-йе!
Распахнуты все окна и дверь балконная. Оттуда — свет, звук музыки и крепкий дух табачно-спиртовой.
— Хва, ребя, рок-н-ролла, — мычит Алеха Пряхин; он приглушает свет, срывает диск Элвиса и ставит Стэна Гетца. Пошло топтание. В рубахе нараспашку, уверенный в себе блондин с воловьими глазами, он приглашает Ленку Артамонову на медленный фокстрот.
Нажравшиеся пары толкались на паласе, залитом коньяком, портвейном и усыпанном окурками. Под звуки му… под бесконечную руладу саксофона Стэна Гетца.
Мы знали, что «Марлборо» и виски — о-кей, и музыка Битлов — туда ж… но гордость наша была сильней. Мы знали, Москва — что надо, и весь Союз — могучая держава…
..Я закурил… Моя лохматая глава покоилась на нежных ляжках девушки по прозвищу «Май бэби»: она приглаживала мои кудри и что-то лепетала про группу «Прокол харум». Я приказал ей поприторчать маленечко.
В тот день меня, Алеху Пряхина и Жэку Мордового позвали на Лубянку. Нас, лучших из МГИМО, проверили на годность. Мне приказали зажать зараз пальцами ноздри-уши; я подчинился, и старенький главврач Лубянки блатным движением схватил меня за яйца. С надрывным матом я согнулся в три погибели. И был безжалостно
отсеян. Сочли негодным из-за слабых нервов и невыдержанности. А Пряхин с Мордовым прошли. Чекисты, знай, чекисты…Смесь водки с винегретом подкатывает к горлу: рывком встаю, душимый спазмами, рвусь на балкон, перегибаюсь: все содержимое желудка летит в ночной, притихший генеральский двор. Кусочки винегрета звездами осыпались по липам, фонарям и окропили тротуар. Я снял кусок морковки с подбородка и утерся. Жить стало легче, стало веселей.
В углу балкона Алеха Пряхин лобзался с Ленкой Артамоновой. В белой рубашке с закатанными рукавами, наш самый сильный, будущий чекист лобзался с Ленкой Артамоновой, отличной телкой. Он — хоть простой чувак, но очень перспективный, она же — дочь 1-го секретаря Новосибирского обкома, ее папаша — с Брежневым на «ты».
Они женились через год. Ее старик помог, и вот в 70-м они уехали в Америку. Он получил свою кормушку в далеком Сан-Франциско, там он работал по оперативной части в консульстве. Жена сидела дома с сигаретой, тянула свой «мартини» и собирала чеки на пропой в Москве…
…В конце 70-х я трахал Артамонову в знакомой мне квартире в генеральском доме на Фрунзенской. Она заматерела, но все еще была прекрасна. Ругалась матом в простынях… Глотнув «мартини» и поставив пластинку Стэна Гетца, она мне рассказала про последние минуты жизни Лехи Пряхина.
В апреле 78-го, когда кончался срок, он был направлен идиотом-консулом с конвертом денег в Чайнатаун к косому Ли. Тот обещал последнюю компьютерную схему из долины Силикона. Алеха Пряхин вошел в кабак, сел в уголке, взял дабл-скоч и начал ждать. Клиент не шел.
Алеха просек неладное, залез в свой «шевроле» и поспешил домой. На зеркальце увидел: наружное слежение. Взял скорость, в попытке оторваться. На перекрестке был зажат уже тремя автомобилями и понял, что его берут. Тогда включил на всю катушку и помчал.
Алеха мчал, а в плюшевом салоне «шевроле» звучал спокойный голос саксофона. Стэн Гетц вел ту же линию, что десять лет назад в квартире маршала на Фрунзенской. Под эту музыку Алеха не рассчитал вираж: его машина пробила парапет и погрузилась в воды сан-францисской бухты.
— Ну что ж, — я выпрямился, налил два стакана «мартини» и сказал:
— Так выпьем же за тех, кто героически погиб за нашу Родину. Нехай им пухом будут все хляби и пески планеты! — На дне стакана я видел Леху Пряхина, который погружался в воду, сжимая штурвал и выпуская пузыри последней жизненной энергии, — под звуки невыразимой му…
Франкфурт
Злосчастная судьба закинула меня во Франкфурт 15 сентября. Я вышел из центрального вокзала уже под вечер. Окинул ошалевшим взором площадь, пошел через трамвайные пути на Кайзерштрассе. Как мне сказали, место встречи совсем недалеко. Мне надо передать Павлунчику дорожный кофр и получить увесистый пакет башлей. Такая вот задача.
Рука сжимает ручку кофра. Глаза направлены в толпу — пучками из линз глазного дна — выискивают физиономию того, кто должен зваться Павлунчик… Где ты, продажный чех?