Пять минут жизни

– Что-нибудь еще?

– Нет. Пока нет.

Мне было что сказать моей сестре, но сегодня этот вечер наш – мой и Джимми.

Я приняла душ и надела красивое белое платье, которое купила с Ритой в торговом центре. Оно помялось на дне моего рюкзака, но я повесила его в ванной, чтобы пар от душа помог разгладить заломы.

– Что скажешь? – спросила я.

Джим сидел у подножия кровати с телефоном в руке. Его тяжелый взгляд скользнул по мне.

– Ты прекрасна.

– Я купила его для тебя. Я сказала Рите, мол, хочу надеть сарафан, просто чтобы ты мог сорвать его с меня.

– Правда?

– Она тебе не сказала? Хорошо. Она блюдет Женский кодекс.

Улыбка Джимми поблекла. Я встала между его колен и провела пальцами по волосам.

– У нас есть сегодняшний вечер, – напомнила я. – Давай проведем его по-настоящему, ладно?

Он кивнул, и я нежно поцеловала его, затем вернулась к зеркалу в ванной, чтобы закончить приготовления.

– Ты говорил с моей сестрой?

– Она хочет, чтобы ты вернулась. Даже предложила оплатить перелет.

– Что ты ей сказал?

– Спасибо, но нет. Она достаточно скоро тебя увидит.

– Хороший ответ.

Я слегка подкрасила глаза, нанесла духи и расчесывала волосы, пока они не упали мне на плечи мягкой волной. Джимми был мрачно красив в черном.

– Я в белом, а ты в черном, – сказала я. – Как инь и ян.

– Самый яркий свет… – пробормотал Джимми почти про себя. Он обхватил мое лицо ладонями и глубоко поцеловал. Я чувствовала горечь в этом поцелуе. Прощание.

«Еще нет».

– Идем, – сказала я, заставляя себя улыбнуться. – У нас еще есть дела в Нью-Йорке.

Мы взяли такси до итальянского бистро на Верхнем Ист-Сайде, где было темно и на каждом столе стояли маленькие свечи. Хозяйка усадила нас, и мы молча открыли меню.

«Что заказывают на последний прием пищи?»

Ради Джимми я сдержала дурную шутку. Реальность моей ситуации давила и на него тоже. Выражение лица парня с хронической болью, но смелого.

– Эй, – позвала я, беря его за руку. – Останься со мной.

Его брови нахмурились.

– Как ты сейчас держишься?

– Честно говоря, не знаю. Утром я взбесилась. И, наверное, взбешусь еще не раз, но сейчас это то, что у нас есть. У меня есть ты, и я счастлива.

– Ты заслуживаешь большего, чем несколько дней, – сказал он, стиснув зубы. – Это чертовски… жестоко.

– Эти последние несколько дней были лучшими в моей жизни. Я узнала бы о побочных эффектах лекарства, останься я в «Голубом хребте» или нет. И если бы осталась, то вернулась бы в тюрьму с нулевой памятью о внешнем мире. Но я ушла. И теперь у меня есть это время, в Нью-Йорке, с тобой. У меня есть за что держаться.

Он кивнул и сделал все возможное, чтобы продолжить ужин, как будто огромная гора не собиралась упасть мне на голову. Я чувствовала ее тень над собой – она нависала и грозила причинить мне боль. Но сегодня я не позволю страху меня сломать.

После ужина мы прогулялись по Второй авеню и подошли к бару с живой музыкой, льющейся из его открытых окон. Вывеска на окне гласила, что это была ночь открытого микрофона.

– Давай выпьем здесь и послушаем музыку, – предложила я. – И нет, я вовсе не намекаю, что ты должен петь перед всеми этими людьми, клянусь.

Когда Джим смотрел через стойку, выражение его лица было нечитаемым.

– Ты сделала меня лучшей, более сильной версией себя. – Он кивнул подбородком на толпу. – Они должны это знать. Ты заслуживаешь, чтобы они это знали.

– Ты серьезно? Ты будешь петь перед всеми этими людьми?

– Пока не плачь, – предупредил он. – Подожди, пока я облажаюсь по полной.

Я засмеялась и вытерла глаза.

– Этого не произойдет.

– Посмотрим.

Джимми внес свое имя в список и спросил парня, не одолжит ли он гитару; ведь инструмент самого Джима лежал в отеле. Парень согласился, и мы заняли стол рядом с небольшой сценой. Джимми пил пиво, а у меня был стакан красного вина. Мужчины и женщины вставали и пели под аккомпанемент звуковой системы бара или использовали свои собственные инструменты.

– Джим Уилан, – наконец объявил диджей. – Поднимайтесь.

Джимми выпил остатки своего пива и встал на ноги.

– Я нервничаю больше, чем ты, – сказала я.

– Должно быть, так как я совсем не нервничаю, – отозвался он. – Это то, что должно произойти. Не так ли?

– Да. Все это.

Он кивнул и поцеловал меня, а затем вышел на сцену под легкие аплодисменты. Парень вручил ему поцарапанную акустическую гитару. Джимми перекинул ремень через плечо и поправил микрофон, как если бы делал это сто раз.

– Привет, – поздоровался он. – Я Джим. Эта песня для Теи Хьюз – она сидит вон там. Она причина, по которой я здесь. Она причина всего хорошего в моей жизни.

Мои слезы снова подступили, и я быстро сморгнула их, не желая пропустить ни одной секунды моего Джимми на сцене перед толпой людей. Он завладел их вниманием, держал его на ладони вместе со своим достоинством и искренностью.

– Мы провели в городе последние пять дней, – сказал Джимми, – потому что именно здесь Тея всегда хотела побывать. И для меня большая честь находиться рядом с ней. Честь, что она выбрала меня… – Он остановился, кашлянул и посмотрел прямо мне в глаза. – Спасибо, что делаешь меня живым. Я люблю тебя, Тея. Я надеюсь, что ты провела лучшее время в своей жизни.

Он заиграл на гитаре и начал петь «Green Day’s» – «Good Riddance, Time of Your Life». Сердце билось в моей груди, заполненное до предела любовью к Джимми. Каждая строка была написана для нас. Эта поездка и что будет после. Надо сделать все возможное и не спрашивать почему, потому что не было никаких «почему». Только «сейчас».

В зале стало абсолютно тихо. Никто не чокался и не кашлял, а низкий, хриплый голос Джимми сопровождал его умелую игру. Он наполнил каждое слово глубиной нашего опыта, пел так, словно написал песню сам.

Когда последняя нота затихла, толпа, казалось, затаила дыхание. Я задержала свое. Затем последовали аплодисменты, сначала медленные, потом все громче. Несколько свистков пронзили воздух, и Джим улыбнулся.

– Спасибо, – сказал он в микрофон и повернулся ко мне, беззвучно благодаря.

Он вернулся к столу, и я обхватила его лицо руками и поцеловала. Мы цеплялись друг за друга, и публика снова нас приветствовала. Без сомнения, мы выглядели для них как счастливая пара, у которой вся жизнь впереди.