Пылая страстью к Даме. Любовная лирика французских поэтов

Глаза Берты

Вы вправе пренебречь их откровенной славой — Но что прекрасней глаз моей малютки? В них Вся нежность, весь покой, вся сладость ласк ночных — Излейте ж на меня, глаза, ваш мрак лукавый! Огромные глаза моей малютки – взгляд, Манящий тайнами, магические гроты, Где тени спящие расставили тенета, Скрывая призрачный и несказанный клад. Бездонные глаза, в которых спят зарницы, Как спят они в тебе, мерцающая ночь! В них Вера и Любовь сливаются, точь-в-точь Как чистота спешит со сладострастьем слиться. Перевод М. Яснова

Что обещает ее лицо

Красавица моя, люблю сплошную тьму В ночи твоих бровей покатых; Твои глаза черны, но сердцу моему Отраду обещает взгляд их. Твои глаза черны, а волосы густы, Их чернота и смоль – в союзе; Твои глаза томят и манят: «Если ты, Предавшийся пластичной музе, И нам доверишься, отдашься нам во власть, Своим пристрастьям потакая, То эта плоть – твоя; смотри и веруй всласть: Она перед тобой – нагая! Найди на кончиках налившихся грудей Два бронзовых огромных ока; Под гладким животом, что бархата нежней, Смуглее, чем жрецы Востока, Разглядывай руно: в нем каждый завиток — Брат шевелюры неуемной. О этот мягкий мрак, податливый поток Беззвездной Ночи, Ночи темной!» Перевод М. Яснова

Чудовище, или Речь в поддержку одной подержанной нимфы

I

Ты не из тех, моя сильфида, Кто юностью пленяет взгляд, Ты, как котел, видавший виды: В тебе все искусы бурлят! Да, ты в годах, моя сильфида, Моя инфанта зрелых лет! Твои безумства, лавры множа, Придали глянец, лоск и цвет Вещам изношенным – а все же Они прельщают столько лет! Ты что ни день всегда иная, И в сорок – бездна новизны; Я спелый плод предпочитаю Банальным цветикам весны! Недаром ты всегда иная! Меня манят твои черты — В них столько прелестей таится! Полны бесстыдной остроты Твои торчащие ключицы. Меня манят твои черты! Смешон избранник толстых бочек, Возлюбленный грудастых дынь: Мне воск твоих запавших щечек Милей, чем пышная латынь, — Ведь так смешон избранник бочек! А волосы твои, как шлем, Над лбом воинственным нависли: Он чист, его порой совсем Не тяготят, не мучат мысли, Его скрывает этот шлем. Твои глаза блестят, как лужи Под безымянным фонарем; Мерцают адски, и к тому же Румяна их живят огнем. Твои глаза черны, как лужи! И спесь, и похоть – напоказ! Твоя усмешка нас торопит. О этот горький рай, где нас Все и прельщает, и коробит! Все – спесь и похоть – напоказ! О мускулистые лодыжки, — Ты покоришь любой вулкан И на вершине, без одышки, Станцуешь пламенный канкан! Как жилисты твои лодыжки! А кожа, что была нежна, И темной стала, и дубленой; С годами высохла она — Что слезы ей и пот соленый? (А все ж, по-своему, нежна!)

II

Ступай же к дьяволу, красотка! Я бы отправился с тобой, Когда бы ты не шла так ходко, Меня оставив за спиной… Ступай к нему одна, красотка! Щемит в груди и колет бок — Ты видишь, растерял я силы И должного воздать не смог Тому, к кому ты так спешила. «Увы!» – вздыхают грудь и бок. Поверь, я искренне страдаю — Мне б только бросить беглый взгляд, Чтобы увидеть, дорогая, Как ты целуешь черта в зад! Поверь, я искренне страдаю! Я совершенно удручен! Как факел, правдою и верой Светил бы я, покуда он С тобою рядом пукал серой, — Уволь! Я точно удручен. Как не любить такой паршивки? Ведь я всегда, коль честным быть, Хотел, со Зла снимая сливки, Верх омерзенья полюбить, — Так как же не любить паршивки? Перевод М. Яснова

Анри Мюрже (1822–1861)

Стихи из повести «Сцены из жизни богемы»

«В карманах ни гроша, а это значит…»

В карманах ни гроша, а это значит, Развеян прах всего, что ни возьми; Но, помня о былом, герой не плачет — Ты просто позабудь меня, Мими! И все же, несмотря на все напасти, Мы не считали ни ночей, ни дней. Любовь всегда у времени во власти, И чем она короче, тем верней.

«Когда моя душа успела изболеться…»

Когда моя душа успела изболеться, Вдруг появилась ты, как рок в судьбе моей. Я всё тебе отдал: и молодость, и сердце, Сказав: они твои! Сказав: теперь владей! Увы, жестокая! Ничто тебе не мило, Ты молодость мою в лохмотья порвала И сердце бедное мне вдребезги разбила, Теперь мой угол как могила, Где спит, сгоревшее дотла, Всё, что во мне тебя любило. Как прочерк на плите надгробной между днем Рождения и днем кончины, между нами Теперь забвение… Я – призрак, ты – фантом, Затянем наш псалом глухими голосами. Найдем с тобой мотив негромкий, наугад, И запоем вдвоем, как прежде, неустанно; Я буду басом петь, а ты веди сопрано — Итак, на грустный лад затянем без рулад. Ми, ре, ми, до, ре, ля… Постой! А то споется То, что певала ты, душою завладев, И сердце мертвое мое опять забьется, Услышав эту грусть, ее былой напев. До, ми, фа, соль, ми, до… О эти звуки вальса! Я вспомнил эту боль и вспомнил этот хмель: Смех издевающейся флейты раздавался, Пока рыдала под смычком виолончель. Соль, до, до, си, си, ля… Я болен этим тоном! Припомни прошлый год, когда с тобой вдвоем Мы пели с немцами той ночью под Медоном: Они мечтали о своем, мы – о своем. Что ж, остановимся. Нам не вернуть напева И прежнюю любовь не возвратить назад, И на почившую, без желчи и без гнева, С улыбкой тихою прощальный бросим взгляд. Как было хорошо в каморке тесной, рядом Друг с другом! Ветер выл, и дождь стучался к нам, Но в кресле я мечтал, твоим согретый взглядом, Пока дымил очаг, зимой, по вечерам. Трещали угольки, и чайник закопченный Уже фырчал в золе и шумно подпевал Огню, который вел свой танец утонченный, Как дух, который правит бал! Ленивица моя, пока над книгой сладко Ты засыпала, не прочтя и первых глав, Я был готов отдать всю юность без остатка, Припав к твоим рукам, стопы исцеловав. А если кто входил, то, двери отворяя, Вдыхал он аромат беспечности и нег, Ведь наша комната была преддверьем рая, Здесь воцарился мир, – казалось, что навек! Потом зима ушла; в открытое окошко Весна врывалась и будила поутру, И нас вела в луга знакомая дорожка, Где зелень первая дышала на ветру. То было в пятницу, в конце Страстной недели. По воле случая был теплый, тихий день, И мы с тобой с утра гуляли, где хотели, И грело солнце нас, и укрывала тень. Устав от странствий, мы нашли на мягком склоне Под кровом зелени укромный уголок, Пред нами весь пейзаж лежал как на ладони, А окоем небес был светел и глубок. И вот рука в руке, плечом плеча касаясь, Ни звука не сказав, не понимая, как, Мы вдруг в объятьях друг у друга оказались — То был любви надежный знак! Цвел гиацинт, а с ним – фиалка-недотрога, И воздух был душист, весенний, голубой, И улыбался Бог с лазурного порога, Покуда в небеса глядели мы с тобой. «Пребудьте же в любви! – сказал он. – Чтобы чистым И долгим был ваш путь, без горя и прикрас, Я мхом его укрыл, и мягким, и пушистым, Не разнимайте рук – я не гляжу на вас! Пребудьте же в любви! Закаты и рассветы, И чистоту ручьев, и леса благодать, И звезды, и цветы, и пенье птиц – все это Я оживил для вас, заставил вновь дышать. Пребудьте же в любви! И если вам по нраву Луч солнца моего, моей весны краса, То не молитесь мне, не воздавайте славу, А обнимитесь вновь – я отведу глаза!» Лишь месяц миновал с того благого полдня; Куст долгожданных роз расцвел в разгаре дня. Я так тебя любил, тобою душу полня! И вдруг твоя любовь покинула меня. Куда она ушла? Да нет, она повсюду, Как прежде, весела среди подружек-муз. Кто воплотит ее малейшую причуду? Лететь к валету пик? Но ждет червовый туз! Теперь ты счастлива; ты милуешь и губишь; Вокруг тебя толпой теснятся стар и мал; Тебе несут цветы, и шагу ты не ступишь, Чтоб из партера не раздался мадригал. Когда ты на балу, раскрыты все объятья, Тебе не выскользнуть из нежного кольца, И так шуршит твое муаровое платье, Что у любовников сжимаются сердца. Не сыщешь туфелек изящнее на свете — Они и Золушке окажутся малы, Но в танце пламенном никто их не заметит На этих ножках, истоптавших все полы! От благовонных ванн и легких притираний С твоих прекрасных рук сошел загар – они Подобны лилиям, которых нежит ранний, Едва заметный луч, скользя в ночной тени. Серебряный браслет, создание Фромана, Гордится жемчугом, царем морского дна, И кашемировая шаль, нежней тумана, По стану гибкому стекает, как волна. Готический гипюр, узорчатый, старинный, Английских кружев гладь, фламандских – блеск и вязь… Шедевры прошлого тончайшей паутиной Тебя окутали, на грудь твою ложась! Но мне куда милей ты в полотняном платье, А может, в ситцевом, и, помнится, что взор От скромной шляпки был не в силах оторвать я, Сапожки серые мне снятся до сих пор. Да, в новых платьях ты и вправду многих краше, Но эта роскошь угасила страсть и пыл, Давно мертва любовь, спят поцелуи наши, И саван шелковый стук сердца заглушил. Пока я сочинял надгробный, безутешный Плач по моей любви, сошедшей в тьму веков, Я в черном был – точь-в-точь нотариус прилежный, Ну, разве без жабо да золотых очков. Я крепом обвязал мое перо поэта, Лист в траурной кайме подобен был углю, Покуда я писал стихи мои – вот это Последнее «прости» последнему «люблю». И вот, придя к концу сей повести печальной, Застыв над ямою могильною без сил, – Могильщик! – я вскричал, смеясь маниакально. — Ты в этих строках сам себя похоронил! Нет, в этом смехе нет издевки или позы — Дрожит мое перо и падает из рук, И если я смеюсь, то это просто слезы Горячечным дождем смывают каждый звук!

«При виде ласточки родимой…»

При виде ласточки родимой, К нам прилетевшей по весне, Я вспомнил облик твой любимый, Уже далекий, как во сне. В заветных грезах и печали Я целый день провел, как встарь, И все листал – как мы листали — Забытый старый календарь. Нет, песенка моя не спета, Я помню каждую зарю. Так постучись ко мне, Мюзетта, — Я сразу двери отворю! Душа зовет тебя, подруга И бед, и радостей моих, — Вернись! И честный хлеб досуга Мы вновь разделим на двоих. Вся мебель в нашей комнатушке — Свидетельница тайных слов — Ждет появления подружки: Тебе готовы стол и кров. Все, что печалилось, похоже, Прихорошилось, как на бал, — И наше маленькое ложе, И наш такой большой бокал! Ты снова будешь в белом платье У всех соседок на виду, И снова по лесу гулять я Тебя под вечер поведу. И мы опять с тобой разделим Вино и счастье – на двоих, И песенка крылатым хмелем Опять взовьется с губ твоих… Но нет, ничто не возвратится, И кончен бал давным-давно. Ты прилетела, точно птица, — Увы, гнездо разорено. Осталось чувство без ответа, В нем нет ни пыла, ни огня. Ты для меня – не ты, Мюзетта, Я для тебя – навек не я. Прощай, мы прошлое забыли, Мертва последняя весна, И наша юность, как в могиле, В календаре погребена. Пускай же, в пепле догорая, Воспоминанье, в свой черед, Ключ от потерянного рая Нам ненадолго принесет. Перевод М. Яснова

Арман Сюлли-Прюдом (1839–1907)

Разбитая ваза

Ту вазу, где цветок ты сберегала нежный, Ударом веера толкнула ты небрежно, И трещина едва заметная на ней Осталась… Но с тех пор прошло не много дней, Небрежность детская твоя давно забыта, А вазе уж грозит нежданная беда! Увял ее цветок; ушла ее вода… Не тронь ее: она разбита. Так сердца моего коснулась ты рукой — Рукою нежной и любимой, — И с той поры на нем, как от обиды злой, Остался след неизгладимый. Оно как прежде бьется и живет, От всех его страданье скрыто, Но рана глубока и каждый день растет… Не тронь его: оно разбито. Перевод А. Апухтина

Идеал

Прозрачна высь. Своим доспехом медным Средь ярких звезд и ласковых планет Горит луна. А здесь, на поле бледном, Я полон грез о той, которой нет; Я полон грез о той, чья за туманом Незрима нам алмазная слеза, Но чьим лучом, земле обетованным, Иных людей насытятся глаза. Когда бледней и чище звезд эфира Она взойдет средь чуждых ей светил, — Пусть кто-нибудь из вас, последних мира, Расскажет ей, что я ее любил. Перевод И. Анненского

«С подругой бледною разлуки…»

С подругой бледною разлуки Остановить мы не могли: Скрестив безжизненные руки, Ее отсюда унесли. Но мне и мертвая свиданье Улыбкой жуткою сулит, И тень ее меня томит Больнее, чем воспоминанье. Прощанье ль истомило нас, Слова ль разлуки нам постыли? О, отчего вы, люди, глаз, Глаз отчего ей не закрыли? Перевод И. Анненского

«У звезд я спрашивал в ночи…»

У звезд я спрашивал в ночи: «Иль счастья нет и в жизни звездной?» Так грустны нежные лучи Средь этой жуткой черной бездны. И мнится, горнею тропой, Облиты бледными лучами, Там девы в белом со свечами Печальной движутся толпой. Иль все у вас моленья длятся, Иль в битве ранен кто из вас, — Но не лучи из ваших глаз, А слезы светлые катятся. Перевод И. Анненского