Рабочий. Господство и гештальт; Тотальная мобилизация; О боли
Шрифт:
Рассмотренная под этим углом зрения рабочая демократия находится в более близком родстве с абсолютным государством, чем с либеральной демократией, от которой она, казалось бы, происходит. Но она отлична и от абсолютного государства, поскольку имеет в своем распоряжении силы, которые только и могут быть мобилизованы и освобождены благодаря содействию всеобщих принципов.
Абсолютное государство взрастало, окруженное миром весьма развитых форм, и этот мир продолжал жить в нем в форме привилегий. Рабочая демократия наталкивается на расшатанные порядки массы и индивида и не находит в них никаких подлинных уз, а лишь множество организаций. Существует большая разница между многообразными силами, которые собираются в определенный день, чтобы присягнуть на верность коронованной особе, и сотрудниками, которые видят перед собой современного главу государства на утро после решающего плебисцита или государственного переворота. В
Все большая свобода распоряжаться, все большее пересечение законодательной и исполнительной власти не оставляют места формулам вроде «Car tel est Notre plaisir» [47] . Эта свобода, скорее, ограничена совершенно определенной задачей, каковой является органическая конструкция государства. Эта конструкция не произвольна; она не предназначена к осуществлению утопии, и ни одно лицо или круг лиц не способны наполнить ее несоразмерными ей содержаниями. Она определяется метафизикой мира работы, и решающую роль играет то, в какой степени гештальт рабочего находит свое выражение в силах, на которых лежит ответственность, и, стало быть, насколько последние связаны с тотальным характером работы. Так мы оказываемся свидетелями зрелища диктатур, которые народы будто сами навязывают себе, давая свершиться необходимому, — диктатур, в которых на поверхность пробивается строгий и трезвый рабочий стиль. В этих явлениях воплощается наступление типа на ценности массы и индивида — наступление, которое сразу же оказывается нацеленным на пришедшие в упадок инструменты бюргерского понятия свободы — партии, парламенты, либеральную прессу и свободный рынок.
47
«Ибо такова Наша воля» (фр.).
В переходе от либеральной демократии к рабочей осуществляется прорыв от работы как способа жизни к работе как стилю жизни. В какие бы разнообразные оттенки ни был окрашен этот переход, за ними кроется один и тот же смысл, а именно — начало господства рабочего.
По существу, нет никакой разницы, проявляется ли вдруг тип в фигуре партийного вождя, министра, генерала, или же какая-либо партия, союз фронтовиков, община национал- или социал-революционеров, какая-либо армия или чиновнический корпус начинают формироваться сообразно новой закономерности — закономерности органической конструкции. Нет никакой разницы и в том, происходит ли «захват власти» на баррикадах или в форме спокойного введения какого-либо делового регламента. Наконец, неважно, происходит ли в этом событии провозглашение массы, если исходить из представления о победе коллективистского мировоззрения, или же провозглашение индивида, если в нем усматривать победу личности, триумф «сильного человека».
Симптомом неизбежности этого процесса является, скорее, то, что он происходит при одобрении даже страждущих слоев.
73
Можно склоняться к тому, чтобы считать рабочую демократию неким исключением из правила, одной их тех решительных мер по наведению порядка, для которых в республиканском Риме было особо предусмотрено учреждение временной диктатуры.
И в самом деле, речь здесь идет о неком исключительном состоянии, однако ни в коем случае не о таком, которое может каким-либо образом вновь привести к либерализму. Устранение либеральной демократии является окончательным; каждый шаг, ведущий за пределы форм, в которых это устранение происходит, состоит лишь в дальнейшем углублении характера работы. Изменения, происходящие с людьми и вещами в силовом поле рабочей демократии, столь серьезны, что повторное занятие исходного рубежа должно оказаться невозможным.
Обрисованный нами процесс разрушения сам по себе заслуживает гораздо меньшего внимания, нежели тот центр, из которого исходит разрушение. Мы видели, что динамические системы мысли, равно как и опустошающее воздействие техники следует понимать как оружие, которое гештальт рабочего использует в целях нивелировки, не будучи сам ей подвержен. Это обстоятельство отражается также в составе человеческого рода, находящегося в зоне уничтожения. Выясняется, что такие состояния, как война, безработица, развивающийся автоматизм, состояния, которые накладывают печать бессмысленности на существование индивида, взятого изолированно или en masse, для типа в то же самое время становятся
источником сил для повышения его активности.Тут нужно отметить, что для типа вовсе не существует состояния безработицы, поскольку работа носит для него не эмпирический, а интеллигибельный характер. В тот момент, когда тип исключается из процесса производства, тотальный характер работы в нем проявляется в измененной, специальной форме, например, в форме вооружения. Поэтому группа безработных, в которых репрезентирован тип и которых можно наблюдать, скажем, в лесном лагере, на спортивных состязаниях или в политической команде, ничем не напоминает ту картину, которую представляли собой бастующие массы старого стиля. Здесь проступает некий воинственный характер, и состояние безработицы, если на него правильно посмотреть, следует расценивать как образование резервной армии. Здесь таится иная форма богатства, открыть которую бюргерская мысль была не способна. Миллионы мужчин, лишенных занятия — в одном лишь этом факте заключена власть, скрыт стихийный капитал, и рабочего можно узнать в том числе по тому, что только у него есть ключ к этому капиталу.
Таким образом, здесь наше внимание привлекает не сам по себе безнадежный упадок созданных массой порядков. Новые порядки создаются не в силу этого обстоятельства; оно дает всего лишь повод для их установления.
Решающий шаг в повороте к рабочей демократии заключается, скорее, в том, что активный тип уже осуществляет поворот к государству. Мы сталкиваемся здесь с вхождением партий, движений и учреждений в органическую конструкцию — в новую форму единства, которую мы также назвали орденом и которая характеризуется тем, что стоит в культовом отношении к гештальту рабочего.
Движение фронтовиков, армия, социал-револю-ционная партия превращаются таким образом в новую аристократию, которая овладевает решающими духовными и техническими средствами. Различие между такими величинами и партией старого стиля очевидно. Тут речь идет о выучке и элитном отборе, в то время как партийные устремления направлены на формирование массы.
Для особого характера органической конструкции показателен тот всюду встречающийся факт, что в какой-то определенный момент происходит «закрытие списков» и повторяются чистки, на которые партия не способна уже по самой своей сути. Это влечет за собой надежность и однородность состава, обеспечить которую в том историческом положении, в котором мы находимся, может только тип, и именно потому, что он один располагает узами, сообразными этому положению.
74
Уже одно лишь наличие таких уз, гарантирующих функционирование рабочей демократии, представляет собой факт, который не может не оказывать формирующего влияния на человеческий состав в целом и оказывает его в той мере, в какой решающее воздействие осуществляется уже не путем формирования общественного мнения или численного большинства, а посредством определенного рода акций.
Здесь тоже видно, что предпосылки для таких акций создала эпоха либерализма. Тип отличается тем, что способен использовать эти предпосылки в чисто техническом смысле. Правда, нам вновь нужно вспомнить о выводе, сделанном нами при рассмотрении техники, а именно о том, что к такому использованию призван только тип, ибо ему одному свойственно метафизическое, соразмерное гештальту отношение к технике. Этим объясняется тот часто наблюдаемый сегодня факт, что мероприятия, которые не удаются бюргерскому уму, для типа не составляют никаких затруднений.
Поэтому, когда мы констатируем, что тип видит в формировании общественного мнения дело техники, нам необходимо полностью освободиться от макиавеллианских предрассудков. Метод, выводимый из такого утверждения, в нашем пространстве годится не для какой угодно величины, а для одного лишь типа, для которого всякий инструмент непременно выступает как инструмент рабочий, то есть как орудие вполне определенного чувства жизни. Поэтому когда он превращает общественное мнение из инструмента бюргерского понятия свободы в чисто рабочую величину, тут происходит не только видовое изменение, но и изменение ранга. Это частное проявление того высшего факта, что техника есть способ, каким гештальт рабочего мобилизует мир. И здесь скачок от деструктивного метода к позитивному можно заметить в тот самый момент, когда господство становится зримым.
Тут следует упомянуть о превращении парламентов из инструментов бюргерского понятия свободы и институтов формирования общественного мнения в рабочие величины, что по смыслу равнозначно превращению общественных органов в органы государственные. Следует упомянуть об овладении техникой плебисцита, происходящем в пространстве, в котором не только понятие народа, но и все затрагиваемые альтернативы наделены весьма однозначным характером. Далее, следует упомянуть замену социальной дискуссии технической аргументацией, соответствующую замене общественных функционеров государственными чиновниками.