Радость моя, громкоголосая

— Софья Михайловна, а вы…придёте послезавтра? — тихо добавила: — я боюсь…

Гранецкая вернулась от двери, опять села на кровать и взяла девушку за руку: — я приду и завтра, и послезавтра. Теперь я всегда буду рядом, даже если меня нет в поле зрения.

***

Нора не ожидала, что будет так цепляться за эту женщину. Ещё неделю назад она с презрением и неприязнью думала о ней, но неожиданно всё перевернулось. Теперь пара вожака стаи, Софья Гранецкая, заняла в её душе место где-то рядом с памятью о матери, о которой у неё сохранились лишь смутные воспоминания.

Накануне страшного дня Софья просидела у постели девушки более трёх часов. Нора говорила и говорила, рассказывая о неласковом детстве без родителей, о первой встрече с вожаком стаи и страхе перед ним, о жестокости взрослых волков и частой гибели щенков. Набравшись смелости, она даже рассказала, как стремилась заиметь сильного покровителя уже здесь, в Междуреченске. Наконец, решившись, Нора подняла взгляд на молчаливо слушающую её женщину и её обдало жаром: серые, со стальным отливом глаза Гранецкой смотрели задумчиво, сочувствующе. Ни тени насмешки, ни грамма неприязни или отторжения… И Нора снова заплакала. С облегчением, без стеснения хлюпала носом, а потом гундосо пробормотала: — Спасибо вам, Софья Михайловна. Я себя плохо повела с самого начала, но я не такая, вы не думайте.

Женщина рассмеялась: — всё будет хорошо, девочка! Как любит говорить моя бабушка: перемелется — мука будет!

***

Сквозь забытьё наркоза пробилась нарастающая боль, и Нора вынырнула из его черноты, застонала. В ответ — тишина. Пришла горькая мысль, что та, которой доверилась, к кому потянулась душой, обманула. Втайне она надеялась, что Софья будет ждать, когда её привезут из операционной, возьмёт за руку, шепнёт слова ободрения. Но нет, она не пришла.

Нора с трудом открыла правый глаз, чувствуя, как обжигающе болит под повязкой слева. Та же одноместная палата, белый потолок, светло-зелёные стены.

Скрипнула дверь и, на мгновение, мелькнула радостная мысль: — она пришла! Не забыла! Не бросила! — но затем шаркающие шаги, стук ведра с водой об пол и лёгкий запах хлорки сказали ей, что пришла санитарка. Видимо, будет мыть пол.

Нора с трудом прохрипела: — скажите, а… Софья Михайловна… не приходила?

Тяжёлые шаги приблизились к кровати, над нею склонилось полное, с грубоватыми чертами, лицо пожилой волчицы: — очнулась? Хорошо, сейчас медсестра придёт, укол тебе поставит. Пить хочешь?

— Да, — голос не слушался, в горле першило.

— Нельзя пить-то, тошнить будет. Я вот тебе губы смочу, а попозже попьёшь. — Она взяла откуда-то сбоку ватку, смоченную в воде, провела Норе по губам. — А Софья была, как же. Сколько времени просидела, ждала, когда тебя привезут. Но позвонил ей кто-то. Она подхватилась, бежать надо, а не хочет уходить. Измучилась прямо. Потом уж медсестре наказала тебе передать, что она скоро приедет и ночью с тобой посидит.

Радость тёплой волной поднялась в душе у девушки. Ей даже стало стыдно, что она так плохо подумала о Гранецкой. Между тем старуха-санитарка продолжала бурчать:

— эгоистки вы все, вот что я скажу. Ты бы вот подумала о том, что Софья и без тебя свету белого не видит. Работа; народ на приём валом валит — всех выслушай, всем помоги; Айк совсем обнаглел, все дела Стаи на неё свалил, а сам только строительством этой, птичьей фабрики, занимается. А ведь дети ещё малые, им тоже маму надо! Она вон уж вовсе дошла, одни глаза остались…А тут ещё собралась с тобой сидеть: шутка ли — ночь не спать!

Нора смутилась, закусила губу. Действительно, женщина права. А она хороша — нашла себе няньку — второе лицо в Стае! Сказать ничего не успела. Дверь открылась и вошла медсестра:

— Марфа Петровна, вы скоро? Мне укол поставить надо.

— Да иду уже, иду! — санитарка подхватила ведро и, наскоро закончив с полом вышла из палаты. Прижимая ватку к уколотому месту, девчонка сказала: — Софья Михайловна звонила, просила вам передать, если вы уже проснулись после наркоза, что она уже едет, минут через двадцать будет.

— Спасибо, — шепнула Нора, — мне эта…бабушка уже сказала, что Софья Михайловна здесь была.

— Марфа-то? — засмеялась сестричка, — ругалась небось? Она и Гранецкую ругала, что та себя не бережёт, питается плохо и спит мало. — Нора улыбнулась.

***

Несмотря на её слабые возражения, Софья действительно осталась на ночь в палате. Правда, ей принесли узкую кушетку и одеяло с подушкой. Но она долго, до середины ночи, сидела у кровати Норы и тихо рассказывала ей о своей семье, о Стае, об упрямых стариках из Совета. Под этот спокойный голос Нора задремала, а потом и вовсе провалилась в сон. Под утро проснулась, приподняла голову. С кушетки тут же вскочила Софья: — Что? Нора, что? Болит? Я сейчас сестру позову!

Девушка остановила её: — нет-нет, Софья Михайловна, всё нормально, не беспокойтесь. — Но Гранецкая всё же сходила за медсестрой, чтобы та поставила обезболивающее.

Глава 16.

Мою громкоголосую жену я услышал издалека, лишь только подошёл к калитке своего дома. На кухне я заметил открытую форточку, откуда и долетал её звонкий голосок. Аллочке тихо отвечала женщина, и я понял, что у нас в гостях Софья. Она вообще редко повышала голос, даже смеялась — и то негромко. Это я всё про тихий омут. Где черти водятся, да.

Девчонки вышли встречать меня в прихожую. У Софьи на руках сидел Артём, как только она его и удерживала! Ему пошёл второй год, он активно осваивал жилое пространство, топоча на толстеньких ножках с раннего утра и до вечера. Он немедленно потянулся ко мне, и я подхватил сына, целуя липкие ручонки и румяные щёчки.

— Олежек, ты же холодный! — моя Радость укоризненно посмотрела на меня и хотела забрать Тёмку, но он лишь крепче вцепился в меня и нахмурился, угрожая зареветь. Я ещё раз поцеловал его и поставил на ножки. Сын тут же забыл обо мне и, слегка покачиваясь, двинулся к дверям гостиной, в которых появился Пол.

Софья вздохнула: — пойду я, Ал. Вроде мы с тобой всё обсудили, а там у меня ребятишки с Агатой, да и Айк скоро приедет. — Я вопросительно посмотрел на неё, и она пояснила: — это мы всё парикмахерскую обсуждаем. Алла тебе расскажет.

Гранецкая ушла, а мы, уложив детей, допоздна сидели на кухне. В спальню не пошли специально: как-то у нас не получалось обсуждать там текущие дела, а поговорить было надо.

Уже месяц, как в Междуреченске работала парикмахерская для детей. Идея по её открытию себя оправдала: ведь ребятишек-то в городе много. Помещение мы нашли в пяти минутах ходьбы от дома, где начинались кварталы многоэтажек. Денег от продажи квартиры Нины Сергеевны едва хватило на оборудование лишь одного рабочего места. Весь этот месяц Аллочка работала одна, но дела шли неплохо, и теперь, как я понял, они с Софьей обсуждали расширение парикмахерской. У неё было смешное название “Озорной волчишка” и вывеску нам тоже сделали забавную — щенок, улыбающийся во всю пасть. Моя хорошая с воодушевлением рассказывала, что они с Софьей навыдумывали, а я не мог на неё налюбоваться.