Рапсодия под солнцем

Проверив все ли надёжно, не теряя времени, взлетаю. Судя по всему у нас его теперь совсем немного.

Обратный путь проходит в тишине и намного быстрее. Аман молчит, а я тупо не знаю что сказать и как вообще с ним разговаривать теперь, после того, что узнал. Я и подумать не мог, что за столь короткий срок мне кто-то станет настолько близким. И хоть я привык терять родных… Больно. Все равно больно.

К острову мы подлетаем с первыми лучами солнца, что вынырнули из-за горизонта, окрашивая воду в алые тона. Решаю не лететь к дому, а торможу над пляжем и аккуратно опускаюсь на песок. Неизвестно что у него там в сумке, только разбить чего-то не хватает.

Аман благодарит, терпеливо дожидаясь, пока я его отстегну. Ничего на это не говорю. Не хочу с ним ругаться, но… просто не хочу.

Освободившись, он разворачивается, смотрит на меня, как обычно, сверху вниз, но при этом как-то… не знаю. Не сверху.

Вздыхает, достает сигарету, прикуривает, а я так и стою молча, смотрю на обнаженное тело в свете восхода, на топорщащиеся волосы, и не могу заставить себя просто развернуться и пойти в свою временную спальню, где меня точно ждёт Мил.

— Я просто не знаю как… — начинает говорить, но не заканчивает. Киваю. Да. Я понял уже. Меня с самого раннего детства учили относиться к смерти как у чему-то неизбежному. Она придет к каждому из нас, к кому-то совсем рано, к кому-то попозже. У нас, у самых близких, в ходу даже было пожелание «лёгкой смерти». Потому что «легко» — это лучший исход. Но при всем при этом, мне тоже все равно больно, когда те, кто дорог, уходят. Может, со стороны, для обычных людей, кажется, что реагируем мы сухо. Мы не плачем, не завываем на похоронах, да мы даже не хороним. Кремируем и развеиваем пепел, чтобы и следа не осталось. Но мы чувствуем.

Ребята, мама, теперь Аман… Почему так близко?

Сокращаю расстояние между нами и просто обнимаю. Потому что так правильно. Потому что слова тут — лишние. И потому что понимаю. Но никогда не приму.

Чувствую, как его руки ложатся на мою спину, и на секунду прижимаюсь сильнее, чтобы сразу отстраниться и пойти в сторону дома. Я не имею права больше его отговаривать. Кто угодно, только не я.

А о другом я говорить не могу.

В особняке тихо. Аш, Ирсан и Ниррай все ещё спят, как и персонал в дальнем крыле, зато Мил нет, это сразу понятно по дыханию. Прохожусь по пустынным, одиноким коридорам и, тихо приоткрыв дверь, захожу во временно свою комнату. Мил, что до моего прихода валялся на кровати, увидев меня, приподнимается на локтях и говорит коротко:

— Иди ко мне.

А это именно то, что мне сейчас и надо. Скидываю рюкзак, ремни, штаны, кроссовки, и ныряю к нему под одеяло, сразу прижимаясь.

Мил будто чувствует мое состояние: не расспрашивает, не лезет, просто гладит, даря тепло и расслабление. Я, оказывается, умудрился замёрзнуть, пока летел.

— Мил… — шепчу, укладывая голову на его грудь, и обнимаю. — Я тебя люблю.

Потому что об этом, черт бы его побрал, надо говорить. Потому что неизвестно что нас ждёт завтра. Неизвестно, успею ли я это сказать ему потом, если решу отложить, или подумаю, что пока это не важно. Но что может быть важнее, чем чувства тех, кто нам дорог? И как успеть сказать все, что необходимо?

Сбегая из клана, я не попрощался с мамой. Не поговорил с Милом. И вот теперь ее нет. А может, и Мила не будет. И смогу ли я, узнав каково это, без него?

— А я тебя люблю, Мур.

Прикрываю глаза и совсем затихаю, вдыхая ставший таким важным для меня запах.

Я всегда жил одним днём. Может, пора измениться? Ведь «потом» действительно может и не наступить.

Часть 7. Что ты сделал?

Ниррай

Пробуждение на удивление приятное. Чувствую себя абсолютно отдохнувшим. Почему последние пару лет я так редко приезжал сюда? Да, в городе всегда есть дела, но ведь знал же, что тут мне спокойнее, но как будто забыл, будто по непонятным причинам сам себе запретил думать об этом. Странные выверты мозга, конечно.

Мне не нужно открывать глаза, чтобы понять, что я не один. И дело даже не в том, что от Амана сейчас пахнет сигаретами, просто я чувствую, что он рядом. Поэтому, зевнув, поворачиваюсь и, уткнувшись носом в плечо, закидываю свою ногу на его. Мне всегда нравилось валяться в такой позе, разве что вместо живого существа рядом, я обычно пользовался свёрнутым в рулон одеялом, но так, с ним, даже лучше.

Чувствую, как Аман проводит ладонью по моему бедру, и это тоже приятно. И чего я раньше так не любил спать в компании?

— Ты давно проснулся, да? — спрашиваю сонно, все ещё ленясь открыть глаза. Немного не понимаю, зачем он, проснувшись намного раньше, продолжает валяться в кровати, мне бы, скорее всего, было бы ужасно скучно.

— Только что.

Ну и зачем врать? Он же не мог во сне курить. Хотя забавная была бы функция, удобная.

Никак это не комментирую, по сути, хочет врать — его проблемы. Не хочу я ничего выяснять. Ни с ним, ни с отцом, вообще ни с кем.

Я это вчера очень четко осознал, когда вышел к отцу, и тот начал заливать свои байки. Я сначала думал, что выскажу ему все, ведь обиды во мне набралось очень много. А потом, пока его слушал, разглядывая потемневшую кожу, синяки под глазами, потухший взгляд, понял — нет большей глупости, чем потратить последние дни своей жизни на ругань и разборки. Что и кому я докажу? Все, что было, уже свершилось, и этого ни изменить, ни исправить. А то, что будет… его не будет. Ничего не будет. Так смысл?

— Что мой царевич с утра желает?

Его рука перебирается с бедра на мою спину, и я, ещё раз зевнув, вытягиваюсь, давая Аману больший простор для поглаживаний, чем он тут же и пользуется.

— Помыться, покурить, прихватить с собой кофе и пойти знакомиться с Луной. Потом завтрак, и должны приехать нотариус и помощник отца, вещи вам привезти. Надеюсь, я не ошибся с размерами.

Стоит договорить, как Аман подхватывает меня на руки, из-за чего приходится всё-таки открыть глаза, и, поднявшись, несет меня, аки принцесску, умываться. Вообще-то я имел в виду не вот прямо в эту секунду. Можно было и полениться немного.

— Я случайно потерял халат.

— Горничные найдут, или принесут новый. Но лучше не раскидывай их по всему острову, их тут не так много.

Честно говоря, я без понятия сколько их. Закупил когда-то очень давно, ещё в те времена, когда только выкупил этот островок в угоду модному тогда тренду. Я собирался, как и остальные, устраивать тут вечеринки, но как-то быстро понял, что меня напрягает, когда сюда заваливается большое количество пьяного народа, и не думающего о соблюдении чистоты. Мне так понравился этот остров, что любое посягательство на его сохранность, вызывало во мне волну негодования. Пришлось прикрыть его, оставив себе, лишь изредка приглашая одного-трех человек провести выходные.

— Он купаться отправился без меня. Теперь буду следить ответственнее.

— Ну и черт с ним, — говорю абсолютно честно, за миг до того, как Аман меня под душ заводит. Он у меня тут простой, без изысков, обычный «африканский дождь», но мне нравилось всегда прозрачная стена за ним. Можно, моясь, на пару секунд представить, что ты где-нибудь в джунглях попал под теплый ливень и не надо переживать, что тебя проходящие мимо горожане увидят. На острове постоянно живут лишь четверо, и на каникулы с выходными прилетает мальчишка, сын одной из горничных. Не понимаю, чем он тут в одиночестве, без сверстников, занимается, но, видимо, их все устраивает. Как бы то ни было все жители острова в курсе, как я не люблю видеть персонал, поэтому, пока я тут, никто в мое крыло и уж тем более в мою сторону сада не пойдет без веской на то причины.