Рапсодия под солнцем

Ниррай с прищуром меня разглядывает, словно я пакость решил какую сотворить, поэтому я протягиваю руку, приглашая его с собой. Это он понимает и, отложив кубик, поднимается.

Раздвинув ветки, вылетаю из беседки и лечу в сторону дома, Ниррай за мной. Приходится совершить посадку на середине пути, но снова сорваться в полет. В комнате я нахожу свои уцелевшие штаны и сразу их натягиваю, уже одетый, огибаю стоящего на входе Ниррая и прохожу на террасу, где, сев, с удовольствием закуриваю. Фыркнувший вампир отходит подальше, а я ему сообщаю:

— Когда ты был человеком, ты тоже курил. Сейчас я закончу и у меня есть одно дело. Ты будешь в этом участвовать. Хоть оно тебе явно не понравится. Точнее, итог этого дела. Мы будем готовить еду, не кровь. Обычная еда нужна мне и остальным, кто тут тоже живет.

— Еду… Есть?

— Да, я буду есть. Ты нет. Она тебе явно не нужна.

Я вдыхаю дым и смотрю на Ниррая. Такой он красивый, голый. Знаю, что человеческая его часть сейчас спит, но я все равно не могу оторвать от него взгляд. Эта ситуация вообще странная. И как его не хотеть в его отсутствие я не понимаю. Я хочу его тело, но люблю-то я его душу… Хотя это его вампирская часть и мне ее тоже придется принять, и полюбить также. Потому что нельзя любить кого-то выборочно, не полностью. Что это за любовь тогда будет?!

Потушив сигарету, я поднимаюсь и говорю недовольной моське:

— Идем со мной.

И прямым ходом захожу в царские апартаменты, миную их и по коридору на кухню. Ниррай идёт следом, на расстоянии. Дождавшись, когда и он зайдет за мной в помещение, я начинаю экскурсию по кухне, проговаривая названия вообще всего: мебели, еды, бытовой техники. Упор тут на хорошую память, ведь пока он все схватывает на лету, но даже если что-то и забудет, я повторю, мне не сложно, а ему нужно учиться, пополнять свой словарный запас. После экскурсии я принимаюсь за готовку, так же вслух объясняя, что я делаю. Не знаю, зачем ему информация как нарезать мясо крупными кубиками, но все может пригодиться. Ниррай вовлекается в процесс готовки, берет еду, нюхает. Мясо на ощупь ему явно не понравилось, он такое лицо скривил, словно какашку какую держит. Смеюсь над ним, но недолго, чтобы не обиделся. Зато помидор явно его привлекает. Но тот лопается, и Ниррай тут же на него за это обижается. Стоит такой несчастный весь в стекающем по нему помидорном соке.

— С некоторыми вещами нужно быть аккуратнее. Ты сильный, и это нормально, что помидор лопнул. Тебе нужно быть нежнее, контролировать свою силу.

Я тяну его к раковине и, намочив тряпочку, принимаюсь его протирать. Эту воду он не боится, видно, в душе он испугался не самого потока, а чего-то другого. Возможно, ему не понравился шум или то, что его заперли в маленьком пространстве.

Отчистив Ниррая от помидора, я оставляю его и загружаю в духовку большой круглый противень с высокими бортиками. Включаю газ и предупреждаю, указывая в нужном направлении:

— Нельзя. Горячо. Больно.

Но в духовку Ниррай не лезет, он достает из фруктовой корзинки банан и сжимает его, наблюдая, как он из кожуры выдавливается. Отложив фрукт, быстро моет руки в раковине, потом достает из холодильника сыр, но и тот восторга не вызывает. Зато яйцо… Обычное куриное яйцо явно его радует. Оно с хрустом лопается, пачкает пол, а Ниррай смеется. И это, конечно, здорово, что ему так нравится, но тут нет магазинов, да и в доме еды не вагон.

— Ниррай. Нет. Не надо портить продукты. Мне потом нечего будет есть.

Он надувает обиженно губы, но я непреклонен, хотя это все очень забавно. Я вручаю ему мокрую тряпочку и указываю на испачканный пол.

— Убирай за собой. Я тебе не горничная.

Ниррай фыркает, отбрасывает тряпку и, спиздив ячейку яиц из холодильника, сбегает. Негодяй.

Даже и не думаю оттирать пол или бежать спасать яйца от Ниррая. Вернется, получит за это. Я ставлю чайник и, дождавшись, когда он закипит, завариваю себе чай. Ужин будет готов только через час, а дел никаких больше нет, так что можно просто попить хороший, вкусный напиток.

Возвращается Ниррай мокрым, видно, искупался. Нахмурив брови, смотрю на него и указываю на пол. Я ничего не забыл — отмывай давай. И я не смилостивлюсь из-за того, что ты такой тут голый, и по тебе капли воды стекают.

Ниррай усаживается прямо на пол и начинает пальцем выводить белком какой-то кривенький рисунок. Прям наскальная живопись. Точнее, напольная. До меня даже не сразу доходит, что это лошадь, а не динозавр.

— Если тебе так нравятся лошади, мы к ним сходим. Когда ты отмоешь пол, а у меня приготовится ужин, и я поем.

Он смотрит на меня непонимающе, и я, поднявшись, подхожу к нему, присаживаясь на корточки. Указав на его картинку, поясняю:

— Лошадь. И-го-го. Мы пойдем к ней.

И всучаю ему тряпку, что валялась рядом. Ниррай наматывает ткань на палец и аккуратно протирает вокруг рисунка, делая более ровный контур. Вздыхаю уже в миллионный за сегодня раз и, отняв тряпку, шлепаю ее на пол, стирая все это безобразие. Естественно, с первого раза не получается оттереть начавший подсыхать, но всё еще склизкий белок, поэтому приходится метнуться к раковине и проделать все повторно. После чего тяну расстроенного Ниррая за руку, поднимая, и обнимаю.

— На полу рисовать нельзя, — поясняю и, погладив его по спине, отстраняюсь.

— Нельзя, нельзя, нельзя, — фыркает он, а я подхожу к столешнице и беру маленький блокнотик с карандашом, что, видимо, тут лежит для каких-то записей. Передаю это Нирраю и сообщаю:

— Тут рисовать можно.

Допиваю чай и иду мыть кружку, наблюдая за Нирраем. Он скривился, но блокнот взял. Попробовав провести линию, ломает кончик карандаша и проделывает дырку в листе.

Приходится отставить кружку и, забрав у него карандаш, наточить его ножом.

— Аккуратнее нужно. Не дави сильно, — говорю, вновь передавая ему карандаш.

Он перелистывает страничку, находя целый, чистый, листок, и пробует снова, на этот раз аккуратнее. У него начинает получаться, и он даже кончик языка высовывает, увлекаясь этим занятием. Улыбаюсь и проверяю ужин в духовке, еще не готов. Подхожу к Нирраю и, оставив поцелуй на его макушке, заглядываю в блокнот. На листочке уже яйца в ячейке появились. И очень даже узнаваемые. Это у него так быстро получается обучаться, или он берет данные от своего человека?.. Я даже не знаю, умел ли царевич рисовать.

— У тебя хорошо получается. Красиво, — провожу носом по еще влажным волосам и отхожу от него, чтобы сесть на стул.

Вампир точно берет умения человека, даже если сам человек спит где-то внутри. Это очевидно, если обращать внимание на мелочи. Царевич любит лошадей, я помню, как он чуть крутил бокалом, наблюдая, как плещется виски, значит, и рисовать ему нравилось.

Так и просиживаем оставшееся время под чирканье карандаша по листу блокнота, увлеченный вампир даже тени добавил к рисунку. Быстро поев, отвлекаю его от художеств: