Рапсодия под солнцем

И, резко припав ко мне, целует, да так, что внутри все в пружину сжимается, и, разжавшись, выстреливает фейерверком из бабочек. Ох, что за мелодрама мне в голову лезет?! А пофиг. Главное, что хорошо сейчас так…

Вжимаю его в себя, отвечая на поцелуй и получая неимоверное наслаждение от того, что могу больше не сдерживаться. Что можно теперь сжимать его как хочется, не контролируя силу, не боясь раздробить хрупкие кости или синяков наделать.

Мил целует меня все активнее, гладит бока, спину, подбирается к пояснице… как-то очень легко подбирается, без сопротивления, которого просто не может не быть, учитывая, что я лежу на спине. Оторвавшись на миг от его губ, поворачиваю голову, и меня тут же атакует стайка поцелуев у скул и шеи, и… ёшкин-то ты кот! Мы летим!

— Мил, тебе мало кровати, ты решил заняться любовью на потолке? — спрашиваю со смешком, закидывая ноги на его бедра, чтобы ещё плотнее, ещё ближе, хотя куда уж.

— Будем заниматься любовью везде.

Довольный, как кот со сметаной, и сразу ягодицы мои сжимает, отчего по телу волна предвкушения прокатывается.

— Не думал, что я для тебя так скучен, что приходится для разнообразия придумывать столь изощрённые вещи, — говорю, стараясь быть максимально серьезным, но смех сам пробивается, да так активно, что приходится губу прикусить, лишь бы не заржать в голосину. Моей ягодице, что до этого Мил наглаживал, прилетает шлепок, и я все-таки смеюсь. Как самый счастливый человек на свете:

— Да ладно, просто признайся, что всю жизнь мечтал меня отшлепать!

— Мечтал я кое о чем другом… — и, не дождавшись моего ответа или возражения, шустро переворачивает меня, и ещё раз переворачивает, уже вместе с собой, так, чтобы я опять оказался лицом к потолку, а он подо мной, и, крутанувшись, кусает меня за задницу! Ойкаю на такое возмущённо и уже собираюсь взлететь выше, спасаясь от такого непотребного отношения к своей филейной части, но руки Мила скользят по моему животу, обнимая, к себе притягивая, и он целует покусанную ягодицу. Тут же желание убегать куда-то испаряется, а рука Мила уже скользит по моему животу вниз, к заинтересовавшемуся происходящим члену, а с той стороны его язык скользит по моей ягодице, и я шумно выдыхаю, на этот раз от приятных ощущений. Меня даже член его, что упирается в мое ухо, ни капли не смущает, зато явно веселит Мила, который, заметив это досадное недоразумение, теряет смешок.

— Может, дашь мне перевернуться, чтобы я тоже мог участвовать? — предлагаю логичное я, но Мил, не отпуская меня, возражает, опаляя кожу дыханием.

— Я еще не закончил.

И проводит языком по ложбинке меж ягодиц, запуская этим табун мурашек по коже. Щекочет кончиком языка сжатое колечко мышц, не прекращая рукой ласкать мой член, и чуть давит, проникая внутрь.

— Ми-ил! — простанываю я, не собираясь его отвлекать от столь волнующего занятия, но молчать сейчас никаких сил нет. Как-то отстранённо хвалю себя за то, что прежде чем завалиться спать, заставил нас доползти до душа, но тут его язык начинает поступательные движения, а рука, спустившись с моего члена, гладит яички, и все, никаких мыслей больше нет, разбежались. А Мил, будто дождавшись моего одобрения, начинает активнее языком работать, вырывая этим из меня, надеюсь, совсем тихие стоны. Я как-то даже пропускаю тот момент, когда та его рука, что все ещё за живот меня обнимала, уходит вниз, туда, где язык мне дарит удовольствие, и сменяет его одним пальцем, начиная ласкать уже так. Вкупе с нежностью на члене я совсем теряюсь, взлетая не только в прямом, но и в переносном смысле этого слова. Палец, что скользит во мне, задевает простату, массируя, язык танцует у входа, приятно щекоча, другая рука стимулирует член, а я вскрикиваю от удовольствия, потому что это все что-то абсолютно нереальное. Невозможно, чтобы ощущения были настолько сильными, настолько приятными. Невозможно, чтобы мысли так разбегались, чтобы было хорошо настолько…

Но вот он целует мою ягодицу и прекращает ласку, аккуратно опуская нас на кровать. Я и сделать-то ничего не успеваю, ещё не отойдя от тех ощущений, я как пьяный, а он уже выскальзывает из-под меня и, схватив смазку, что теперь всегда лежит в изголовье, перемещается вниз, устраиваясь меж моих раздвинутых ног.

— Я так сильно тебя хочу, Мур… — признается, оставив поцелуй на коленке, и я хочу ему ответить, сказать, что жажду этого не меньше, но он нечаянно срывает крышку с лубриканта, и та отлетает в стену над моей головой.

— Спасибо, что не в глаз, — смеюсь я, но Милу не до того: обмазав пальцы гелем и отставив тюбик, нагибается, тут же вбирая в рот мой член, и сразу же проникает прохладным пальцем внутрь, возвращая его туда, где он может подарить мне очередную порцию кайфа.

Моих стонов не приходится ждать долго, мне так хорошо сейчас, как никогда и ни с кем не было. Мил растягивает меня не торопясь, но быстрее, чем я обычно, но мне этого все равно мало, чертовски мало. Время, кажется, замедлило движение своих стрелок, давая нам возможность бесконечно наслаждаться друг другом. Простынь в моих руках трещит, бедра сами по себе толкаются вверх, в это охуительное горло, и именно этот момент Мил выбирает, чтобы прерваться под мой разочарованный стон.

Но Мил не тормозит, проходится поцелуями вверх, нависает надо мной, слишком далеко, слишком мало… прогибаюсь, вжимаясь в него, пока он дотягивается до смазки, чтобы ещё раз ее выдавить, чтобы смазать член, что совсем скоро войдёт в меня, а я не могу, я плыву от его взгляда пристального, от языка, что пробегает по губам, их облизывая, от сияния абсолютного счастья, что исходит сейчас от нас обоих.

— Мил… — то ли зову, то ли молю я, и он слышит, понимает: целует, впиваясь в мои губы, и одновременно с этим входит. Сразу и до конца.

Наш совместный стон сливается в поцелуе, но стоит ему затихнуть, как Мил срывается, включив невообразимую скорость. Кровать, что я решил зажать вместо простыни, постыдно трещит, и я перемещаю руки на его плечи, потому что можно, теперь — можно. Почувствовав, Мил закидывает на себя мою ногу, сжимая бедро, и, кажется, начинает двигаться ещё быстрее, еще резче, выбивая из меня воздух и стоны, что уже неразличимы между собой. Этого много, чересчур, это так хорошо, что даже плохо немного. Теряюсь, растворяюсь в нем и… Неожиданно быстро, с криком, кончаю, пачкая нас обоих. Только вот член во мне и не думает останавливаться, лишь чуть сбрасывает скорость, давая прийти в себя, а рука, что до этого держала бедро, перемещается на торс, поглаживая. Но стоит судороге моего оргазма пройти, а члену от монотонных толчков опять ожить, Мил улыбается, с нежностью оглаживает меня внизу и, вновь поцеловав, снова ускоряется, да, кажется, ещё сильнее, чем до этого. Мои крики, наверное, уже перебудили родню, но мне так похер на это… да на все, кроме него, кроме этих толчков, что превратили удовольствие в нескончаемый, бесконечный поток, который ещё чуть-чуть и сорвет мне крышу.

Второй оргазм сотрясает меня ещё сильнее, даже немного болезненно, но на этот раз Мил улетает вместе со мной, изливаясь в меня, сжимая так, что, будь я простым человеком, уже давно бы треснули ребра. Наш совместный крик резонирует, отскакивая от стен, и Мил падает на меня, обнимая.

И так хорошо мне сейчас, так… будто я воздушный шарик, которого впервые гелием накачали — дунь и улечу.

Мил, не выходя из меня, лениво целует мочку уха, а я устало провожу по его спине кончиками пальцев. Мне слишком хорошо, чтобы пытаться сменить позу, и слишком легко, чтобы что-то говорить.

Но тут раздается хруст, и кровать, чуть покосившись, падает одним бочком. Ножке пизда пришла.

Мил тихо смеётся, обдавая шею щекочущим дыханием, а я сжимаю сильнее, шепча:

— Я люблю тебя, Смилодон. Вместе и до конца?

— А я люблю тебя, Мурлыко. Вместе и навсегда!

И это самое лучшее, что могло произойти со мной в жизни. И после.

Часть 29. Взрослые мы!

Ирсан

Приземляемся на пляже, просто чтобы оценить обстановку. Нас не было на острове двое суток, а, учитывая скорость жизни и неприятностей, что долбят нас периодически, за столь большой промежуток времени могло произойти что угодно. Меня бы не удивило, если бы остров взлетел на воздух.

Но нет, на вид все тихо, будто мы и не улетали вообще. Разве только человеческий запах распространился на весь остров — видимо, люди начали потихоньку устраивать свои порядки. Надеюсь, хоть не съели никого.

Взяв Аша за руку, лечу к дому, и первое, что я вижу — Бали и Ниррая, что, вооружившись кисточками и красками, рисуют что-то в саду на холстах. Аман тут же, правда в тени кустов, курит, развалившись на травке. Прям идиллия.

— Не трогай черную краску, она только портит. Смотри, можно смешать, — объясняет Бали голому Нирраю, что слушает его очень внимательно, будто понимает что-то. На самом человеке, кстати, цветные шаровары, которые он непонятно где достал на острове, и все. Босые ступни утопают в траве, коса с вплетенными в нее голубыми лентами лежит на обнажённом торсе и смотрится это… завораживающе.